Европейцы - [44]

— Стало быть, мы в середине? — спросила она. — Там, где остановились перед вашим отъездом? Нет, я не была в доме напротив.

— Ни вчера и ни позавчера?

— Не знаю, сколько дней, не считала.

— Они вам наскучили? — спросил Эктон.

Скрестив руки, она откинулась на спинку кресла.

— Обвинение ужасное, но защищаться я не в силах.

— А я на вас и не нападаю, — сказал Эктон. — Я знал, что этим рано или поздно кончится.

— Это только доказывает, как вы необыкновенно умны. Надеюсь, вы хорошо провели время.

— Отнюдь, — заявил Эктон. — Я предпочел бы находиться здесь, с вами, сказал он.

— Вот видите, вы все же на меня нападаете, — сказала баронесса. — Ваша верность — укор моему непостоянству.

— Да, признаюсь, люди, которые мне приятны, наскучить мне не могут.

— А! Но вы это вы, а не какая-то несчастная грешная иностранка с расстроенными нервами и лукавым умом!

— После того как я уехал, с вами что-то произошло, — сказал, пересаживаясь на другое место, Эктон.

— Произошло то, что уехали вы.

— Вы хотите сказать, что вы по мне скучали? — спросил он.

— Даже если и так, не стоит обращать на это внимание. Я очень неискренна, мои лестные слова всего лишь пустой звук.

Эктон несколько секунд молчал.

— Вы пали духом, — сказал он наконец.

Встав с места, мадам Мюнстер принялась ходить по комнате.

— Ненадолго. Я снова воспряну.

— Смотрите на это проще. Если вам тошно, не бойтесь в этом признаться по крайней мере мне.

— Вы не должны мне этого говорить, — ответила баронесса. — Вы должны стараться меня ободрить.

— Я восхищен вашим терпением — это ли не ободрение?

— Вы и этого не должны мне говорить. Это бросает тень на ваших родственников. Терпение наводит на мысль о страданиях. Что же приходится терпеть мне?

— Не голод, разумеется, и не жестокое обращение, — смеясь, сказал Эктон. — Тем не менее мы все восхищены вашим терпением.

— Вы все меня ненавидите! — отворачиваясь от него, вскричала неожиданно горячо баронесса.

— Не очень-то вы облегчаете пути человеку, — произнес, вставая с места, Эктон, — которому хочется сказать вам что-нибудь нежное.

В этот вечер она казалась удивительной — трогательной, не такой, как всегда: была в ней какая-то непривычная мягкость, затаенное волнение во взгляде. Он вдруг до конца оценил, как прекрасно она все это время держалась. Став жертвой жестокой несправедливости, она приехала сюда, в эту глушь, и с какой изящной, достойной благодарностью приняла она дарованный ей здесь покой. Она вступила в их простодушный круг, не гнушалась их скучными провинциальными разговорами, разделяла их скудные пресные радости. Поставив перед собой задачу, она неуклонно ее выполняла. Она применилась к угловатым нравам и обычаям Новой Англии, и у нее достало такта и выдержки делать вид, будто они ей по душе. Эктон никогда еще не испытывал такой острой потребности сказать ей, как он ею восхищается, какая она необыкновенная женщина. До сих пор он всегда держал с ней ухо востро: осторожничал, приглядывался, не доверял, но сейчас легкое волнение в крови как бы говорило о том, что если он окажет более высокое доверие этой обворожительной женщине, оно уже само по себе явится наградой.

— Мы не ненавидим вас, — сказал он. — Не знаю, с чего вы это взяли. Во всяком случае, за себя я ручаюсь; об остальных мне ничего не известно. Я допускаю, что вы ненавидите всех за ту скучную жизнь, на которую вас здесь обрекли. Право, я выслушал бы это от вас не без удовольствия.

Евгения, смотревшая с пристальным вниманием на дверь в противоположном конце комнаты, медленно обратила свой взгляд к Эктону.

— Что может побудить человека, — сказала она, — такого порядочного человека, как вы, galant homme,^[48] говорить низости?

— Разве это низость? — искренне удивился Эктон. — Да, пожалуй, вы правы; благодарю вас за то, что вы мне сказали. Конечно, меня не следует понимать буквально.

Евгения стояла и смотрела на него.

— А как вас следует понимать?

Эктон не нашелся, что ответить, и, чувствуя, что поставил себя в глупое положение, встал и подошел к окну. Проведя там несколько секунд в раздумье, он возвратился назад.

— Помните тот документ, который вы должны были отослать в Германию? — сказал он. — Вы называли его своим отречением. Так как? Отослали вы его?

Мадам Мюнстер только широко открыла глаза; вид у нее был очень серьезный.

— Какой странный ответ на мой вопрос.

— Никакой это не ответ. Я давно уже собирался вас спросить. Но я думал, вы сами мне скажете. Конечно, вопрос этот с моей стороны несколько сейчас неожиданный, но, думаю, он в любое другое время прозвучал бы не менее неожиданно.

Баронесса помолчала.

— По-моему, я и так сказала вам слишком много, — проговорила она.

Слова ее показались Эктону вполне убедительными; у него тоже было такое чувство, будто он просит у нее больше, чем предлагает сам. Он снова подошел к окну и постоял там, глядя на мерцавшую сквозь решетку веранды далекую звезду. Во всяком случае, у него есть, что предложить, и немало. Вероятно, он выражал это до сих пор недостаточно ясно.

— Мне хотелось бы выполнить какое-нибудь ваше желание, — сказал он наконец. — Не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Если вы не в силах больше выносить эту скучную жизнь, позвольте мне вас развлечь.