Европейцы - [38]
— Я не присоединился к вам нынче потому, что вы были не одна, — начал он. — Потому что с вами был ваш новый друг.
— Феликс? Теперь он уже старый друг.
Мистер Брэнд стоял несколько секунд, опустив глаза.
— Мне казалось, я готов к тому, что услышу от вас нечто подобное, — продолжал он. — И все же мне это очень тяжело.
— Не знаю, что еще я могла бы вам ответить? — сказала Гертруда.
Мистер Брэнд молча шел рядом с ней; Гертруда хотела одного: чтобы он скрылся с ее глаз.
— У него множество достоинств, не спорю. Но думаю, я должен вас предостеречь.
— Предостеречь меня?
— Думаю, я знаю вашу натуру.
— Думаю, что нет, — сказала, мягко усмехнувшись, Гертруда.
— Вы стараетесь казаться хуже, чем вы есть… ему в угоду, — проговорил с тоской мистер Брэнд.
— Хуже… ему в угоду? Что вы этим хотите сказать? — спросила, остановившись, Гертруда.
Остановился и мистер Брэнд; он ответил ей с той же мягкой прямотой:
— Ему не дорого то, что дорого вам… не дороги высокие истины.
Гертруда, глядя ему в глаза, покачала головой.
— Мне тоже не дороги высокие истины; они выше моего понимания.
— Было время, когда вы этого не говорили, — сказал мистер Брэнд.
— Ну, — возразила Гертруда, — думаю, под вашим влиянием я говорила немало глупостей. И потом все зависит от того, — добавила она, — что называть высокими истинами. Есть истины, которыми я очень дорожу.
— Это те, о которых вы беседуете с вашим кузеном?
— Вы не должны настраивать меня против моего кузена, мистер Брэнд, — сказала Гертруда, — это недостойно!
Почтительно ее выслушав, он с легкой дрожью в голосе сказал:
— Я был бы крайне огорчен, если бы совершил что-нибудь недостойное, но я не вижу ничего недостойного в том, что нахожу вашего кузена легкомысленным.
— Подите и скажите это ему самому!
— Думаю, он не станет этого отрицать, — сказал мистер Брэнд. — Да, да, он будет держаться именно так; он этого не стыдится.
— Ну, так и я этого не стыжусь! — заявила Гертруда. — Наверно, тем он мне и нравится. Я и сама легкомысленна.
— Вы стараетесь, как я уже сказал, всячески себя принизить.
— Я стараюсь хоть раз быть естественной! — не сдерживая себя больше, вскричала Гертруда. — Всю свою жизнь я притворялась; я вела себя нечестно. И все по вашей вине! — Мистер Брэнд смотрел на нее оторопев, а она продолжала: — Почему мне нельзя быть легкомысленной, если я этого хочу? Человек имеет право быть легкомысленным, если такова его натура. Нет, я не дорожу высокими истинами. Я дорожу удовольствиями, развлечениями. Может быть, мне по душе дурные вещи. Очень может быть.
Мистер Брэнд по-прежнему смотрел на нее с великим изумлением, он даже чуть побледнел, словно был напуган.
— Думаю, вы сами не знаете, что вы говорите! — воскликнул он.
— Может быть. Может быть, я говорю глупости. Но я говорю их только вам. Я никогда не говорю их моему кузену.
— Мы продолжим этот разговор, когда вы будете спокойнее, — сказал мистер Брэнд.
— Стоит вам со мной заговорить, и я сразу теряю спокойствие. Я должна вам это сказать, даже… даже если это навсегда вас оттолкнет. Когда я разговариваю с вами, я всякий раз прихожу в раздражение. Вот когда со мной мой кузен, все иначе. Все мирно и естественно.
Он несколько секунд смотрел на нее, потом с каким-то беспомощным отчаянием отвел взгляд, обратив его на сумеречный сад, на неяркие летние звезды. Но внезапно он снова повернулся к ней, и у него вырвался глухой стон:
— Гертруда, Гертруда! Неужели я правда вас теряю!
Ее это тронуло, причинило ей боль, но она уже поняла, что слова тут не помогут, — поможет другое. Навряд ли отчаяние ее собеседника смягчилось бы, знай он в эту минуту, где почерпнула она свое хитроумие, кого ему надо благодарить за эту дружескую услугу.
— Мне вас не жаль, — сказала Гертруда, — потому что, уделяя так много внимания мне, вы гоняетесь за призраком и проходите мимо другого, драгоценного… намного лучшего, чем я, настоящего! Того, что могло бы принадлежать вам, но вы не видите, не смотрите!
Сказав это, она многозначительно на него взглянула и попыталась даже улыбнуться. Улыбка ее показалась ему очень загадочной, но Гертруда сейчас же повернулась и ушла.
Она бродила одна по саду, раздумывая над тем, что мог заключить мистер Брэнд на основании ее слов, произнести которые было для нее ни с чем не сравнимым удовольствием. Пересекая центральную аллею, она увидела вдали, у ворот, две знакомые фигуры. Это мистер Брэнд, уходя домой, желал доброй ночи провожавшей его до калитки Шарлотте. Видя, что прощание затягивается, Гертруда повернулась и пошла в противоположную сторону. Но спустя некоторое время она услышала, что сестра медленно ее нагоняет. Она не обернулась и не остановилась, чтобы подождать; она знала наперед, что та ей скажет. И действительно, Шарлотта, как только поравнялась с ней, взяла ее под руку и сразу же начала:
— Ты позволишь мне, дорогая, сказать тебе что-то очень важное?
— Я знаю, что´ ты хочешь сказать, — ответила Гертруда. — Мистеру Брэнду очень тяжело.
— Как ты можешь обращаться с ним так, Гертруда? — спросила Шарлотта. И, поскольку Гертруда молчала, она добавила: — После всего, что он для тебя сделал!
