Европа в войне (1914 – 1918 г.г.) - [24]

На этом кончается рукопись молодого серба. Выстрел Принципа положил конец не только жизни австро-венгерского престолонаследника, но и сербскому терроризму. Целое поколение австро-сербской интеллигенции, не успевшее выйти из юношеского возраста, сошло или сходит со сцены. Попытки освобождать нации при помощи пистолетных выстрелов покажутся смешными и игрушечными, после того как под знаком национальной идеи гремели мерзеры с пастью в 30 и более сантиметров. И этот результат все равно скажется, как бы ни закончилась война. Если бы усилиями народов созданы были в результате ее должные условия сожительства национальностей на юго-востоке Европы, национальное движение уступило бы место общественному в наиболее благоприятных для дальнейшего развития условиях. Если же допустить, что и после нынешней катастрофы сохранятся старые границы, проходящие по живому телу нации, тогда на всю ближайшую историческую эпоху энергия отсталых народов уйдет на экономическое и культурное приспособление к старым границам – в атмосфере национального разочарования и безразличия. Так или иначе, поколение Жераичей, Юкичей, Иличей и Принципов сходит со сцены.

Париж.

«Киевская Мысль» N 81, 22 марта 1915 г.

Л. Троцкий. «СЕДЬМОЙ ПЕХОТНЫЙ» В БЕЛЬГИЙСКОЙ ЭПОПЕЕ

I

В Лувене, как и во всей Бельгии, не верили в войну до последнего момента, не хотели поверить даже и в последний момент. Не вполне верили, когда немецкие войска перешли границу. Бельгиец – человек спокойный, с оттенком беззаботности, переходный тип от француза к англичанину: on ne se fait beaucoup de bile (не любит себя зря расстраивать). И когда запылала первая ферма, население все еще надеялось, что это недоразумение…

Лувен – тишайший городок, олицетворяющий Бельгию, собственно, старую Бельгию, – ее мелкобуржуазную культурность, клерикализм, отдаленность от великих путей мировой политики, ее провинциализм. В центре всей жизни этого ныне разрушенного городка стоял университет с его 3 – 4 тысячами студентов. Будущие прелаты, врачи и адвокаты наводняли центральные улицы и кафе. Благочестие не мешало веселым приключениям. После попоек студенты уносили в карманах спичечницы, пепельницы, чашки и даже пивные кружки. Это – традиционная, строго разработанная система студенческих реквизиций, к которой вынуждены приспособляться лувенские кабатчики в своих коммерческих расчетах. Уважающий себя лувенский студиозус с такой же гордостью подсчитывает реквизированные им пепельницы, как немецкий корпорант свои дуэльные шрамы. Летом, во время вакаций, городок совершенно замирал.

Бельгийские студенты пользуются исключительными льготами по отбыванию воинской повинности. В Лувене существовал специальный студенческий батальон. В качестве солдат молодые люди ночевали в казармах, а в качестве студентов проводили дни в аудиториях и анатомических театрах. В их числе был наш друг Дени Де-Беер, который перевелся сюда из Брюсселя. Отец его, сурового нрава консерватор-католик, имеет – или, может быть, нужно сказать: имел – оранжерейный виноградник под Брюсселем, три-четыре гектара, на которых выращивал дессертный виноград исключительных размеров и столь же исключительной цены. Этот виноград поедается преимущественно в Англии. Молодой Де-Беер был юристом, работал с средним общественно-необходимым усердием, учение его близилось к концу, как и его солдатская служба, и реквизированные вещи занимали уже две полки на его этажерке. Спокойный и расчетливый, не лишенный жовиальности, крестьянский сын monsieur Дени, с карими близорукими глазками и волосами ежиком, относился с бодрым безразличием к великим проблемам, волнующим человечество, и вопрос о том, примкнет ли он, как его отец, к правящим клерикалам, или свяжется с либеральной оппозицией, оставался для него нерешенным: это покажет будущее, прежде всего круг его адвокатской клиентелы. Вторжение немцев поразило Де-Беера точно громом, как и весь Лувен, как и всю Бельгию. Лувенский студенческий батальон раскассировали, и Де-Беер с несколькими «копенами» (товарищами) вошел в седьмой пехотный полк, тот самый, который получил затем отличие за битву на Изере. В полку было приблизительно поровну фламандцев и валлонов. Команда ведется на французском языке, а фламандские крестьяне в подавляющем большинстве не понимают другого языка, кроме своего диалекта. Скомандовав, офицер обычно кричит: «Traduisez!» («Перевести!»). Кто-нибудь из унтеров-фламандцев переводит. Тревога и общая опасность тесно сблизили во время походов фламандцев с валлонами, – и те и другие почувствовали себя бельгийцами tout court (просто бельгийцами).

Приходилось надевать ранец и идти против врага. Когда Де-Беер понял, что дело серьезное, им овладело возмущение. Как? По какому праву? Первая его мысль была: пропал университетский год! Что Бельгия может пострадать, об этом он в первые дни серьезно не думал, хотя и был органическим патриотом; любовь к отечеству он получил так же, как руки и ноги. К немцам он вражды никогда не питал, к французам у него было более непосредственное расположение, благодаря общности языка. Если б его тем не менее спросили, согласен ли он стать французом, он бы только изумился. Mais non, par exemple (да нет же), – скорее уж голландцем, если на то пошло, несмотря на все прошлое! Начались военные действия. Немецкие уланы пересекли границу, три корпуса подошли к Льежу. Де-Беер был в это время в депо второй дивизии. К льежским операциям он не имел отношения. В деле под Халеном также не участвовал, – там был смешанный отряд велосипедистов-карабинеров, гренадер короля и гвардейцев королевы. Полк Де-Беера, седьмой пехотный, получил крещение только под Аэрскотом… Бельгия почувствовала себя, как рыбачья лодка, попавшая между двух дредноутов, сближающихся для смертельного боя. Все вопросы мировой политики сразу встали перед бельгийцами, так как все они касались судеб их страны. Можно ли было пропустить немцев через Бельгию? Этой мысли никто не допускал, кроме небольших коммерческих и промышленных кругов, непосредственно зависящих от немецкого капитала. Для крестьянства, для мелких буржуа вопрос был совершенно ясен: немцев нельзя пускать. Не потому, конечно, что это запрещено международным трактатом, а потому, что немецкая армия, войдя в Бельгию, вряд ли захочет уходить из нее. Кроме того, армия попутно заберет и перепортит все, что окажется на ее пути. Необходимо сопротивляться. Надеялись почти исключительно на Францию и искренне верили, что вопрос о судьбе Бельгии будет разрешен оружием в две-три недели. Отголоски французских настроений первого периода господствовали в Бельгии. В депо второй дивизии жадно набрасывались на парижские известия и повторяли, что скоро выкинем немцев и войдем с французами в Берлин.