Европа в средние века - [67]

Досталось ли что-нибудь от высшей придворной культуры беднякам? Перепала ли им хотя бы ее разменная монета? Ведь в качестве воспитателей не выступали правители, их это мало заботило. Воспитанием занимались проповедники, доминиканцы, францисканцы. Они собирали толпы ради других праздников праздников проповеди и мистического воодушевления. Весь город собирался слушать их — на площадях или в новых больших церквах, светлых и просторных, построенных разбогатевшими и упрочившими свое положение «нищенствующими» орденами, в гигантских крытых рядах, устроенных так, чтобы каждому хорошо было видно как священник возносит Гостию и чтобы каждый услышал проповедь, призывающую праведно жить, а главное, праведно умереть. Эти увещевания имели зрительную опору, подкреплялись благочестивыми картинами: вокруг кафедр развешивались изображения страстей Господних. А чтобы воспоминание об услышанных словах и увиденных ритуальных жестах не стиралось слишком быстро, пастве раздавались благочестивые картинки. Их можно было унести с собой, пришить к своей одежде, носить при себе, как принцы носили на себе драгоценные талисманы. Эти картинки представляли собой диптихи, триптихи бумажные святыни бедняков. Действительно, в конце XIV века одновременно с широким распространением массовых проповедей и народного театра развитие техники сделало такие картинки доступными широкой публике, а использование бумаги и ксилографии явилось подлинной революцией, на шестьдесят лет опередившей изобретение печатного станка и, несомненно, вызвавшей в обществе глубочайшие изменения.

Получили широкое хождение маленькие книжки с иллюстрациями. Наряду с «Искусством праведной смерти» распространялись библии, как их справедливо называли, «Библии для бедных». В них почти не было текста, лишь несколько коротких подписей к картинкам (действительно, Церковь не хотела, чтобы текст Писания попал в руки людей, чей разум не был образован — и поставлен под контроль — в ее школах; она также противилась попыткам перевода Библии; она. преследовала как еретиков тех, кто их предпринимал, и предоставляла лишь самым могущественным принцам, достаточно образованным, чтобы не употребить свое знание во зло, небольшие отрывки из со всей осторожностью препарированных переложений Священного Писания). Таким образом, эти библии были собраниями картинок. Середину каждой страницы занимали сменявшие друг друга основные сцены из жизни Иисуса; рядом располагались ветхозаветные сцены, призванные лишь подкреплять евангельское учение, указывая на его предвествование в Ветхом Завете. Так, например, переход через Черное море и гроздь из Земли Обетованной обрамляли сцену крещения Господня, с тем чтобы читатель лучше уразумел, что каждый христианин, благодаря крещению, получаемому по примеру Спасителя, уходит невредимым от преследования армии Зла и вступает в благословенную землю, где течет вино и в избытке имеется истинное знание; рядом с картиной предательства Иуды помещена сцена искушения Адама,    а Тайная Вечеря соседствует с встречей Авраама и Мелхиседека и гравюрой, на которой избранный народ питается в пустыне манной небесной. Основанная на соответствиях, эта дидактика продолжает, таким образом, дидактику Сюжера и поучения, которые подобным же образом несли изображения на бронзовых дверях собора в Хильдесгейме.

Помимо книг, распространялись и отдельные листы, приводившие в упрощенном и схематизированном виде главные темы иконографии, господствовавшей в большой, придворной живописи и скульптуре. Опираясь на основную канву религиозной иконографии, огрубляя и утрируя трактовку ее тем, эти картинки относятся к самой дешевой продукции и показывают, каким образом религиозное чувство дробится, уделяя подобающую часть каждому и каждой из бесчисленных святых, этих маленьких вспомогательных божеств, несущих удачу, оберегающих от несчастья, — показывают также, как религиозный пыл опрощается, доходя до ребяческого лепета перед яслями, и в особенности, как сильна и глубока у толпы тяга к созерцанию мучений. Сколько на этих рисунках подверженных пыткам, раздираемых тел: покрытая язвами плоть святых мучеников, Св. Себастьян, пронзенный невероятным множеством стрел, Христос, подвергнутый бичеванию, раздавленный тяжестью креста, мертвый, окровавленный, на коленях обезумевшей от горя Матери, или, как на подобии современных комиксов, изданном около 1440 года, картинки, изображающие, под предлогом рассказа о житии Св. Эразма, жуткую чреду всевозможных орудий страдания. Навязчивые образы: младенец Иисус, молоко Богородицы, кровь, смерть праведников — вот что осталось нам от народного искусства этого времени.

Народного ли? Уточним, что это искусство было искусством среднего класса, городской буржуазии, слушавшей воскресную проповедь и присутствовавшей на представлении мистерий. Ну а как же настоящий народ, живший в деревнях? Он знаком был с искусством больше, чем обычно считают. Домреми был всего лишь большой деревней, а Жанна д'Арк происходила из крестьянской, хотя и зажиточной, семьи; между тем ее видения были населены четко узнаваемыми персонажами: не колеблясь, она легко узнает Св. Михаила, Св. Екатерину, Св. Маргариту. Узнает в лицо — она видела их на складнях, на гравюрах. Сила образа была выше силы слов. Благодаря стольким фрескам и стольким статуям, в сознании рядового человека между 1400 и 1430 годом роилось множество отчетливых видений; для него мир невидимый был не менее близок, чем мир реальный. На первом плане среди этих видений выделялись силуэты Богородицы и Распятия. За ними — Ад и Рай; то было будущее всякого человека, мужчины и женщины, неизбежная альтернатива, ожидавшая их после смерти. Две обители, две отверстые двери по обе руки Великого Судии. Как на тимпане церкви в Конке.