Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. - [198]

Внешняя политика Курта Эйснера в это первое время после ноябрьской революции пользовалась также некоторой поддержкой могущественной в Баварии католической партии центра: была слабая надежда как-то добиться этим путем пощады от победителей, может быть, для всей Германии, а особенно для Баварии. Это был слишком оптимистический и ошибочный взгляд. Курта Эйснера в его оптимизме поддерживал очень деятельно назначенный им на пост баварского посланника в Швейцарии профессор Ферстер, убежденный пацифист. Ферстер в Берне, где он жил, вступил в сношения с доверенным человеком самого Клемансо и долгое время думал, что французский первый министр пойдет на некоторое снисхождение к побежденным, если поверит в искренность отказа новой Германии от прежней политики и прежних настроений. Слабость этой позиции заключалась в том, что Антанта, с одной стороны, стремясь к отделению Баварии от Германии, с другой стороны, ни одного момента не помышляла хоть сколько-нибудь смягчить для той же Баварии общие условия подготовляемого мирного трактата. Поэтому Клемансо стороной и негласно изъявлял в общих выражениях свое благоволение к Баварии, но ровно ничего не только не делал для нее, но даже и не обещал. Кроме того, правительство Курта Эйснера, резко отрицательно относясь к Шейдеману и шейдемановцам, не усматривало союзника и в Карле Либкнехте, напротив, полагало, что если спартаковцы возьмут верх, то Антанта окончательно раздавит Германию. Так, прежде всего, казалось баварскому послу Мукле, назначенному в Берлин Куртом Эйснером[188].

Таким образом, правительство Курта Эйснера разделяло в этот момент общую участь «независимых» социал-демократов в Германии: оно не опиралось ни на правый, ни на левый фланг и обречено было на слабость и одиночество. Оно держалось, повторяю, теми надеждами, которые на него некоторое время возлагались в области внешней политики. Во всяком случае Давид, Шейдеман, Эберт были так ненавистны Курту Эйснеру, он до такой степени считал их в прошлом помощниками, а в настоящем — продолжателями Вильгельма II, что решил круто взять иной, вполне самостоятельный от Берлина курс баварской внешней политики.

Тогда-то, 24 ноября 1918 г., он и сообщил прессе тот знаменитый документ, о котором я упомянул, говоря о начале мировой войны. Это был доклад, посланный 18 июля 1914 г. советником баварского посольства в Берлине Гансом фон Шеном тогдашнему баварскому министру-президенту графу Гертлингу. Впечатление как в Германии, так и за ее пределами было потрясающее. Выходило, что германское правительство не только знало о характере австрийского ультиматума Сербии, но и знало о том, что последствием непременно будет война и что именно для устройства себе лазейки и для отвода глаз Вильгельм выехал на морскую прогулку, так как именно эта цель и была указана заблаговременно фон Шену имперским германским правительством. Все оправдания Бетман-Гольвега (еще жившего в 1918 г.), будто речь шла «только» о войне Австрии против Сербии, а не об общей европейской войне, плохо помогали делу: опубликованный документ продолжал производить подавляющее впечатление. Одновременно Эйснер опубликовал еще два документа (того же времени — июль 1914 г.) для доказательства, что Германия не желала, чтобы Австрия приняла предложение Грея о посредничество; но эти документы не произвели такого впечатления, да и в самом деле они не очень доказательны сами по себе.

К слову замечу, что Эйснер и в первом документе допустил некоторые сокращения, но они по существу нисколько дела не меняли (хотя его враги потом обвинили его в «подлоге» и т. д.).

Убийственное впечатление от публикации Курта Эйснера не только в спартаковских, но и в социал-демократических кругах и в широких буржуазных кругах было таково, что сановники павшего строя сразу оказались в положении обвиняемых. Сам Эйснер так характеризовал смысл своего поступка: «Каждому, кто умеет читать, каждому, кто честен, я показал, как преступная шайка (eine verbrecherische Horde) людей инсценировала эту мировую войну, подобно тому, как ставят на сцене театральную пьесу. Потому что эта война не возникла, а ее сделали» (denn dieser Krieg ist nicht entstanden, er ist gemacht worden). Особенно сильное впечатление произвела эта сознательная подготовка лазейки (отъезд Вильгельма на морскую прогулку, чтобы усыпить внимание и доказать свою непричастность к австрийскому ультиматуму).

Спартаковцы требовали «суда над преступниками». В Англии, повторяя старые слова Ллойд-Джорджа, что Вильгельм в самом деле хотел не этой войны, а другой, более для него успешной, «Westminster Gazette» писала: «Никогда в истории ни одно преступление не было подготовлено с большим хладнокровием и большей обдуманностью». Во Франции разоблачения Курта Эйснера были приняты как решающее доказательство инициативной роли Германии в войне. Этот акт опубликования документов ускорил, несомненно, трагическую развязку: в монархических и националистических кругах твердо решили отделаться от Эйснера, на которого там смотрели и как на классового врага, и как на государственного изменника. Подавление спартаковского январского восстания в Берлине сильно приободрило всюду, в том числе в Баварии, назревавшую уже социальную реакцию. За свое короткое правление Курт Эйснер успел обнаружить также стремление поставить на очередь ряд широких социальных реформ, и собственнические круги убеждены были в том, что правление Курта Эйснера является как бы подготовкой торжества спартаковцев. Вражда вокруг него все нарастала.