Европа-45. Европа-Запад - [32]

— Надеюсь, что он вернется оттуда живым и невредимым, — Финк кашлянул.

— И победителем! — насмешливо добавила Гильда.

Финк недовольно взглянул на нее.

— От Гейнца вот уже три месяца ни одного письма,— сказала Дорис.

Она пришла к своей соседке, должно быть надеясь услышать слова успокоения; ей хотелось, чтобы кто-нибудь утешил ее, как малое дитя, высмеял все ее страхи, уверил, что Гейнц жив, здоров и, может быть, даже собирается в отпуск. Правда, Гильда не принадлежала к тем женщинам, с которыми Дорис по двенадцать часов работала на заводе для фюрера и великой Германии. Дорис часто слышала музыку и пьяные голоса, которые доносились снизу, из квартиры Гильды, видела, как та меняет автомашины, наряды и обстановку в квартире. А подруги Дорис на заводе еле перебивались. Однако, несмотря на чувство отчужденности, Дорис все же иногда заглядывала к Гильде, а та, в свою очередь, частенько приходила к фрау Корн, принося с собой лакомства и изысканные напитки.

Сегодня внизу было тихо, и Дорис решила зайти к Гильде. Если бы она знала, что здесь мужчина и к тому же офицер, она бы ни за что не побеспокоила соседку. Но теперь в ней затеплилась надежда, что этот офицер скажет ей что-нибудь о муже. Военные всегда знают больше, чем глупые запуганные женщины.

— В последний раз Гейнц писал откуда-то из Белоруссии,— тихо сказала она.

— О, из Белоруссии! — откликнулся наконец Финк. — Это же чудесно! Гильдхен, почему ты не приглашаешь фрау Корн сесть? Я полагаю, ей особенно приятно будет попробовать твоего меду. Ведь этот мед из Белоруссии!

— Из Белоруссии? — как эхо, повторила Дорис.

— Абсолютно точно, — штурмбанфюрер весело щелкнул высокими каблуками офицерских сапог.

— Боже, он горький, этот мед! Как полынь. Он должен быть горьким! —сказала женщина.

— Садитесь, садитесь, фрау Корн, — суетился Финк, не слушая ее, — садитесь, и мы вас угостим медом. Его завоевал ваш муж. Кто он, танкист, артиллерист, офицер, солдат?

— Нет, он пехотинец! Унтер-офицер.

— О, это прекрасно! Унтер-офицера ему дали за храбрость, не так ли?

— Он награжден железным крестом первого и второго класса. Крестом за заслуги, медалью за храбрость.

— Я в этом был убежден, — промолвил Финк, накладывая в розетку душистого меда.— Иметь такую очаровательную жену и не быть храбрым фронтовиком — это несвойственно немецкому духу.

— Ты болтаешь о фронтовиках так, словно сам всю войну просидел в окопах, — заметила Гильда, закуривая тонкую французскую сигарету:

— Мой долг заставляет меня оставаться там, где я необходим фюреру и рейху.

— Гейнц писал, что в последнее время на фронте было очень тяжело, — сказала Дорис. — Русские все время наступают, и никто не может их удержать. Если так будет продолжаться, русские дойдут до Берлина.

— Смею вас заверить, — сказал Финк, стремясь придать разговору шутливый тон, — смею вас заверить, что у нас сейчас просто нет серьезных врагов. Ну, русские там... Однако мы их уничтожим новым секретным оружием. Англичане и американцы воюют лишь так, для формы. С ними у нас никогда не было расхождений и не буде! Это просто досадное недоразумение и, заверяю вас, временное.

-— Как все это надоело! — вздохнула Гильда. — Русские, американцы, англичане... Фюрер говорил то, фюрер говорил это. Наши войска спокойно отступили, а враг в панике и спешке захватил новую позицию. Пять лет мы живем только войной, пять лет мы слышим прекрасные слова, горячие призывы и медленно превращаемся из живых людей в заспиртованных выродков. Вроде тех, каких я видела когда-то в Кельнском университетском музее.

— Ты пьяна, Гильдхен, — сердито сказал Финк.

— Для меня единственным подтверждением того, что живу, что время не стоит на месте, служит лишь тот факт, что я иногда должна срезать свои ногти, — не слушая его, продолжала Тильда.

— Война любит поражать неожиданностями, — заговорил снова штурмбанфюрер. Спирт ударил ему в голову и вызвал новый прилив красноречия. — Сейчас, например, многие считают, что мы проиграли войну. А мы ее непременно выиграем. История дает самые неожиданные примеры. Кто, например, сомневался в победе России над Японией в тысяча девятьсот четвертом году? Никто. А что вышло?

Дорис поднялась.

— Я пойду, — нерешительно сказала она. — Засиделась, а завтра надо на завод. Ты же знаешь, Гильдхен, я езжу на работу на велосипеде. Восемь километров туда, восемь назад... Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — Тильда поцеловала ее в лоб. — Заходи, Дори.

— Спасибо. До свидания, господин Финк.

— Я пойду провожу вас, — избегая взгляда Тильды, сказал эсэсовец.

— Спасибо, спасибо,— торопливо промолвила Дорис.— Тут всего лишь один этаж. Я привыкла сама.

Тильда молча жевала недокуренную сигарету. Она знала, что Финк теперь уже не отцепится от Дорис. Разве не так же когда-то он овладел и ею? Она тоже была у знакомых, и он так же напросился проводить ее домой.

— У тебя очень однообразные приемы, — не удержалась она.

Финк заискивающе открыл перед Дорис двери, почтительно склонив голову, ждал, пока она выйдет на площадку лестницы, и, наконец, выбежал за нею.

— Можешь сегодня не возвращаться, — вслед ему сказала Тильда.