Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [36]

— Я знаю, где это, — встрял Коган, прочитав, что там написано.

— Вот ты его тогда и проводишь, — припечатал комиссар госпиталя.

Инициатива в армии всегда имеет самого инициатора.

В голове застучала мысль о том, что у меня есть жилье в Москве. То есть у Фрейдсона есть жилье в столице. И прописка московская. Вау!!! Это круто для летёхи. То есть уже капитана. Но получал он комнату в лейтенантских чинах.

А вообще я был всем этим настолько ошарашен, что даже не раскрыл коробочку с орденом. Спохватился, что пора полюбопытствовать хотя бы из вежливости. Под сверкающим новенькой красной прозрачной эмалью серебряным орденом в коробочке лежала бордовая орденская книжка. В ней написано красивым почерком на первой странице в три строчки ''Фрейдсон Ариэль Львович''.

На второй странице ''Красная звезда'' и номер. Номер совпадал с тем, что был выгравирован на самом ордене ниже винта. И дата награждения — 01.01.1942.

— А-а-а-а-а-… - протянул я.

— Старую твою орденскую книжку, куда были вписаны твои ''Веселые ребята''[28] мы не нашли. А сюда их вписать никто номера не знал. Помнили, что только наградили тебя им в тридцать восьмом году, после командировки в Китай. Прости уж. — Развел комиссар руками.

— Она у него здесь, как и орден, — успокоил всех Коган.

— Ну что? Будем расходиться? — это комиссар госпиталя занервничал и стал смотреть на часы.

— Один момент, — показал ему открытую ладонь старший батальонный комиссар. — Ариэль, твой меховой комбинезон и унты мы отсюда забрали еще в начале декабря. Этим вещам летать надо, а не в госпитале пылиться. Вот там, у двери в вещмешке привез я тебе бурки, галифе и гимнастерку. Чтоб было в чем не стыдно из госпиталя выйти. Бурки черного фетра. Белых не нашли. А парадную шинель ты дома держал. Ключи я тебе отдал. Теперь все, — и протянул мне руку для пожатия.

Потом той же рукой хлопнул себя по лбу.

— Голова стала совсем дырявой. Про главное забыл.

Он снова залез в нагрудный карман гимнастерки и вынул оттуда два сложенных вчетверо листочка.

— Вот, держи. Тут рекомендации тебе в партию от меня и от комполка. У тебя позавчера кандидатский стаж вышел. Поздравляю. Не теряй.

— Спасибо, — я был глубоко тронут, что отцы-командиры не забыли даже такую мелочь. Хотя по текущим временам это вроде совсем не мелочь.

— Что спасибо? — удивился комиссар полка. — Заслужил. Не чему благодарить. В рекомендациях нами написана про тебя правда и только правда.

В ''предбаннике'' комиссарского кабинета Коган тормознул меня около своего стола, вынул из ящика ''спутник агитатора'' — складной швейцарский ножик о двух лезвиях с шилом и — главное — штопором. Ни слова не говоря, ловко орудуя одной рукой, проколол шилом мне левый лацкан халата.

— Теперь сам прикручивай орден. Мне одной рукой несподручно, — сказал, разглаживая на мне проколотый лацкан.

— Зачем? — спросил я, но коробку с орденом из кармана вынул.

— За надом, — буквально окрысился на мою тупость политрук. — Делай что говорят. Ты должен на тетю Гадю произвести хорошее первое впечатление. Что ты не только случайный герой, сослепу столкнувшийся ночью с вражеским самолетом, но зримо заслуженный орденоносец. Только одно я прошу тебя: не вздумай Чирве врать. Она ложь чует как легавая верхним чутьем. Лучше Мехлиса. Говори все как есть. Пусть лучше она тебя примет за туповатого мальчика, чем за прожженного махинатора, которого эта хохлушка подозревает в каждом еврее.

— Она украинка?

— Да. С польских земель. Мало того она еще из католической семьи. Даже не униатской. Может, ты этого не помнишь и не знаешь, а организаторами практически всех еврейских погромов до революции были католики.

— Ничего не понимаю, — сказал я, однако послушно привинчивая на лацкан орден. — Что же тогда русских во всем обвиняют?

— Тебе и не надо ничего понимать, — буквально прошипел Коган мне в ухо. — Не лезь в это во все. Ты должен быть прямой как твоя новая шпала в петлицах. Готовый выполнить любой приказ в любое время. Делу Ленина и лично товарищу Сталину предан. Все. Остальное потом, когда этот бардак тут закончится. Думай лучше о партсобрании на котором тебя в члены ВКП(б) принимать будут, а Ананидзе пропесочивать заодно персональным делом. Вот тогда, при всех госпитальных коммунистах, при всех проверяющих, ты сможешь Ананидзе задать свой прямой вопрос: где Соня Островская?

— Когда будет это партсобрание? — спросил я, воодушевившись.

— Сегодня после обеда.

— Как сегодня? — удивлению моему не было предела.

— А чего тянуть? Пошли. Надо еще второй твой орден на лацкан привернуть.

Я подхватил стоящий около двери приготовленный для меня однополчанами полупустой сидор с привязанными к нему бурками. Закинул его на плечо. Подхватил костыль.

— Я готов. Пошли.

Бурки и вправду были не ахти. Фетр черный — это полбеды, но вот кожаный набор на них светло-коричневый, как на белых бурках. Несимпатично как-то. Зато тепло. И не босиком же мне ходить по снегу. Тем более что у меня дом объявился. Наверняка не пустой.

В коридоре по дороге в свою палату я вдруг спросил Когана.

— Саш, а ты можешь поспособствовать, чтобы мне халат на пижаму поменяли?