Еврейское остроумие - [5]
Если отвлечься от Хиви ха-Балхи, который представлял собой явление уникальное и остался непонятым даже своими просвещенными современниками, то можно со всей определенностью сказать, что еврейский анекдот во всей своей глубине и остроте смог расцвести только в недавние времена. Ибо твердая, несокрушимая религиозность не дает остроумию возможности раскрыться, ограничивая его со всех сторон. Остроумие Талмуда заключено в очень узкие границы. Смысл Талмуда заключается в том, чтобы дать народу, рассеянному по всему миру, такие жесткие правила существования, без которых он, лишенный собственного государства, распался бы и исчез. Евреев, сохранявших свою веру, такая перспектива очень страшила. Ибо еврей ожидает искупления не так, как христианин: для евреев искупление — не индивидуальный, но коллективный акт, в результате которого народ не погибнет, не рассеется, а выживет. Для этого необходимо было не просто уважение к законам Талмуда, но и до известной степени знание этих законов. В этих условиях грамотей, книжник пользуется самым искренним, высоким уважением и не может быть объектом насмешки. И уважение это возросло еще больше, когда положение евреев, которые вновь обрели свое государство, Государство Израиль, перестало быть положением изгоев; аристократического сословия у них никогда не было, зато сильный теократический настрой, свойственный всему народу и прежде, и в новейшее время, обеспечивал высочайшее почтение к ученым.
Так что если в Талмуде кто-то и высмеивается, то это не мудрый рабби, а глупец и невежда, который не может усвоить законы религии. Нееврею такая твердая позиция может показаться жестокой по отношению к духовно слабым людям; однако эта твердость была одной из предпосылок выживания народа.
Для евреев было очень важно, чтобы и в изгнании у них всегда сохранялся ведущий слой ученых людей. Этих людей не просто почитали; слой этот сознательно культивировали с помощью соответствующей политики в сфере брачных отношений. Дети ученых заключали браки в основном между собой, а кроме того, ученые отбирали из народа все маломальски приметные дарования и принимали их — через институт брака — в свою среду. Для богатых же, чье богатство само по себе не заслуживало большого внимания, была большая честь, если им удавалось принять в семью, в качестве зятя, образованного и одаренного молодого человека. Поэтому брак, заключаемый с помощью посредников (шадхенов), брак, над которым столько смеялись позже, в Новое время, в эпоху свободомыслия, в Средние века нигде не подвергался осуждению и осмеянию. Да и посредничество в те времена (в отличие от Нового времени) не рассматривалось как способ добывания денег.
В Талмуде высмеиваются и еретики, которые позже, в Новое время, привлекали к себе симпатии острословов. Кроме того, уже в Талмуде был образ, который как две капли воды похож на Тиля Уленшпигеля: это Рабба-Бар-бар-Хана.
Настоящее половодье анекдотов и острот начинается у евреев Центральной и Восточной Европы на раннем этапе Нового времени. По-прежнему ни одна из этих острот не посягает на законы, предписываемые религией. Да, рассказчики нередко отваживаются на критику жестокого мира, жертвой которого евреи становятся снова и снова. И не важно, что даже жестокость эта — выражение Божьей воли, как, в конце концов, все, что в этом мире происходит.
Если страдания становятся совсем невыносимыми, верующие евреи находят спасение не в остроумии, а в мистике. Твердые, бедуинского склада евреи — так называемые южные евреи — создали в позднем Средневековье математически структурированную Каббалу; «мягкие» восточноевропейские евреи в XVIII веке на Украине пошли в сторону мистики — мистики смирения, которая и составляет суть хасидизма.
Мы уже говорили, что еврейская мистика, и в первом, и во втором ее варианте, ищет путь к спасению в русле коллективного бытия. Обе ее формы, столь непохожие одна на другую, опираются на талмудическую теорию о «хевлей машиах», приходе Мессии: событие это должно предшествовать окончанию времен. В соответствии с этим краеугольным камнем еврейской религиозности и еврейского мироощущения страдание — не бессмысленно: оно есть условие спасения, условие, без которого явление Мессии невозможно. Это убеждение настолько определяет все мировосприятие евреев, что любые испытания, которые на них обрушиваются, даже гитлеровский геноцид, верующие евреи тоже называли, ничтоже сумняшеся, «хевлей машиах».
Если вынести эту общую черту за скобки, то едва ли можно представить себе большее различие, чем то, которое существует между Каббалой и хасидизмом. В методическом плане Каббала опирается на тот факт, что в ивритской письменности буквы и цифры идентичны. Каббалист вычисляет числовое значение особенно важных мест Библии, затем, производя различные операции с полученным результатом, пытается раскрыть конечные тайны мироздания.
К подобной головоломной акробатике ума хасидизм восточноевропейских евреев никакого отношения не имеет. Хасиды, в отличие от каббалистов Андалузии и Южной Франции, не связаны своим происхождением с хозяйственной и духовной элитой еврейского народа. Первые хасиды были скорее маленькие люди, бедняки, потомки тех, кто выжил после страшных погромов, произведенных по указанию гетмана Хмельницкого на Украине в XVIII веке. Эти погромы едва ли не до основания уничтожили образованный стой евреев — по той простой причине, что этот слой представлял одно целое со слоем финансовым. Так что те, кто выжил, представляли собой нищий пролетариат, не обладающий особыми способностями и желанием углубляться в лабиринты умозаключений Талмуда или в каббалистические спекуляции. Эти люди, беспомощные, влачившие полуголодное существование, нуждались прежде всего в моральной поддержке, которую они искали — и находили — у рабби-чудотворцев, цадиков