Еврейский вопрос Ленину - [5]
В наши дни генеалогия в большом почете на Западе. Люди платят немалые деньги, чтобы добыть какие-нибудь документы своих бабушек и дедушек, скупают генеалогическую литературу и ни о каких увлечениях, кроме генеалогических, и слышать не хотят. Большинство (хотя и не все) полагает, что добыть свидетельство о рождении бабушки достаточно, чтобы понять, кто она была, чем занималась, чем дышала, что читала, как жила и какой была ее социальная среда. Нынешние специалисты по генеалогии уверены, что установить этническое происхождение — значит определить культурную, социо-экономическую, идеологическую и религиозную принадлежность. Они все дружно пренебрегают непосредственным (с моей точки зрения, единственно корректным) историческим контекстом.
Я впустую потратил время — десятки человекочасов, — втолковывая завсегдатаям генеалогических клубов, что необходимо тщательно изучать конкретный исторический пласт. Знание о местечке Шпола дает больше для понимания шполянских жителей, чем свидетельство о браке Шлоймы и Ривки Шполянских. К сожалению, массовому потребителю генеалогических сведений нужны только даты, факты и цифры. Для него звучит кощунством утверждение, что культурная среда определяет личность в гораздо большей степени, чем этническое происхождение. Новый идол нашей эпохи — генеалогическое древо, но генеалоги больше любят сухие ветки, чем живительную листву.
Отвергая в этой книге самую возможность еврейского Ленина, я предлагаю некий новый взгляд на возникающий в связи с Лениным еврейский вопрос. Я предлагаю по-новому взглянуть на евреев, которые жертвуют своей еврейской особостью ради всеобщего — даже ценой полного забвения своей особости. Мне представляется, я нашел ответ, что нам делать и как поступать с маркистами-интернационалистами еврейского происхождения — людьми, которые очень редко позволяли себе минутные срывы еврейского самоненавистничества, — разумеется, такие срывы представляли собой малозначимое отклонение от их в высшей степени похвального и последовательного интернационализма.
Глава первая
Из ниоткуда в Житомир
Вначале был скандал. Начался он в январе 1841 г. в гражданском суде Житомира Волынской губернии Российской империи, когда мадам Финкельштейн, житомирская мещанка, подала в суд на некоего Бланка. А может, это сам Бланк подал на Финкельштейн. Делов-то было — невозвращенный долг в несколько десятков рублей! Судебные слушания вылились в энергичную перепалку. Обвинения Бланка, ко всем ее финансовым и жизненным неурядицам, вывели Финкельштейн из себя. Сперва она принялась распекать Бланка, злосчастного еврея, позволившего своим сыновьям перейти в православие. Затем она заклеймила христианство как язычество — в некотором смысле преувеличение с ее стороны — и предрекла сыновьям Бланка, этим законченным нечестивцам, собачью смерть. Подытожила Финкельштейн свое выступление, заявив, что Бланк, хоть и еврей, сам сдохнет как собака.
К сожалению, в архивных документах отсутствует полный отчет о прозрениях Финкельштейн относительно блистательного будущего семейства Бланков. Не можем мы оценить и фразеологически насыщенный идиш мадам Финкельштейн, поскольку протокол судебного заседания велся по-русски. Но даже если бы нам и удалось восстановить колоритную речь Финкельштейн, русские православные чиновники все равно ничего бы в ее речах не поняли. Ни один из них — ни судья, ни его помощник, ни судебный писарь — идиша не знали. Впрочем, помимо истца и ответчика в суде находился некто, хорошо знакомый и с Бланками, и с идишем. Этот человек — скорей всего, приехавший из Санкт-Петербурга, чье имя в документах не упоминается, — обратился к Финкельштейн с вопросом и упреком. «Мадам Финкельштейн, — заявил он с места, — как вы можете упрекать Бланка? Позвольте заметить, что его сын Александр Дмитриевич — врач в Санкт-Петербурге, служит по медицинскому департаменту и женат, между прочим, на сестре самого Карла Ивановича Гроссшопфа!»
До сих пор Мошко Бланк сидел и слушал. Но, если верить его собственным словам, когда он услыхал имя тестя своего сына, государственного служащего в столичном граде Санкт-Петербурге, более он сдерживаться не мог. В своем ходатайстве на имя губернатора Бланк признается, что в этот самый момент его так и подмывало плюнуть мадам Финкельштейн прямо в лицо. Но как человек глубоко порядочный, он сумел сдержаться и плюнул на пол — рядом с Финкельштейн. Затем он провозгласил во всеуслышание и по-русски, что на такие слова, какие позволила себе Финкельштейн, всегда следует плевать.
Этот курьез решил суть дела. Знавшие только по-русски, судебные заседатели бестрепетно выслушали идишские проклятия Финкельштейн, поскольку ни бельмеса в еврейском языке не смыслили. Но когда они увидели, что Бланк плюется в присутственном месте, да еще и подтверждает свой оскорбительный по отношению к суду поступок вполне им понятным словесным оскорблением, терпению судейских чиновников пришел конец. Поступок Бланка был им понятен без перевода. Они сочли его действие ничем не спровоцированным оскорблением общественного присутствия, распорядились немедленно арестовать Бланка и приговорили его к тюремному заключению за оскорбление суда, присутственного места, членов суда и всей судебной системы России. Бланк, оскорбленный в своих лучших чувствах, подал жалобу генерал-лейтенанту Бибикову, генерал-губернатору Киевской, Подольской и Волынской губерний. В своем ходатайстве об освобождении Бланк в деталях рассказал обо всем происшедшем и обвинил Финкельштейн в том, что она вывела его из себя, оскорбив его детей, которые действительно приняли государственную православную религию. Мошко Бланк жаловался на свою незавидную судьбу невинно обвиненного и сетовал, что он вот уже 9 недель сидит в заточении, хотя никакой вины на нем нет.
