Еврейский вопрос Ленину - [49]

Независимый исследователь не имел ни малейшей возможности добраться до первоисточников. Чтобы поработать в архиве, надо было сперва получить специальное разрешение от уполномоченного на то советского учреждения, которое, однако, не гарантировало доступ к нужным фондам. Снабженный всеми разрешениями и допуском в архив, исследователь мог получить только пять «единиц хранения» (папок с документами) в день. Под любым предлогом и в любую минуту архивное начальство могло запретить доступ к какому-нибудь документу, коллекции или фонду. При этом начальство регулярно информировало органы безопасности, какими документами интересовались читатели и какой организацией было выдано ходатайство. Сперва НКВД, а затем МГБ и КГБ постоянно следили за теми, кто пытался получить доступ к информации.

Когда пользователь получал доступ в архив, ему (или ей) не выдавали на просмотр любые документы из данного собрания, — выдавали только те, которые относились к его узко очерченной теме. Архивный служащий мог запросто написать на заявке: «Данный документ к вашей теме не относится» или же отказать под смехотворным предлогом «документ не найден». Исследователям приходилось бороться с бюрократизмом архивистов, доказывая, что указанные документы прямо или опосредованно относятся к теме исследования. Наконец, получив их в пользование, эти трудно добытые документы нельзя было копировать и цитировать полностью в своей работе. Сидящие на пропуске в читальный зал требовали, чтобы исследователь предоставил все сделанные им записи: при этом только часть документа разрешалось копировать — не весь целиком. В советских архивах копировальные машины не были предусмотрены, а тот, кто внес бы в читальный зал фотоаппарат, мог навсегда потерять право работать в архиве.

В конце 1950-х — начале 1960-х гг., в короткий период правления Никиты Хрущева, названный, с легкой руки Ильи Эренбурга, оттепелью, методы работы в архивах несколько изменились. В 1962 г. Главное архивное управление перешло в ведение Совета Министров СССР (с января 1991 г. — Кабинета Министров). Теперь гражданские власти, а не органы госбезопасности вели повседневный контроль за деятельностью архивов. Однако в действительности начавшаяся либерализация ужесточила методы государственного контроля. Например, чтобы отвадить массы любопытных, внезапно в эту эпоху заинтересовавшихся своей родословной и пытавшихся восстановить родственные связи с благородным или военным сословием, несколько сотен фондов, содержащих, к примеру, сведения об офицерах царской армии, были отделены от общего массива исторического и военного архивов и отправлены на вечное поселение в крохотный провинциальный городок Восточной Сибири.

В некоторых архивах сами работники из кожи вон лезли, используя свое ведомственное положение, пытаясь помешать исследователям получить нужные им документы. В некоторых случаях сотрудники госбезопасности или партийные деятели устанавливали особый контроль над собраниями исключительной важности. Так, например, случилось с собранием документов Михаила Булгакова в Отделе рукописей Государственной библиотеки им. Ленина. Так что единственным послаблением в связи с архивами оказалось то обстоятельство, что была снята формальная процедура допуска в архив. Как только исследователь получал ходатайство в архив из соответствующей советской институции с просьбой допустить его к определенным документам, руководство архива подтверждало этот допуск автоматически, не обращаясь к органам госбезопасности. Открытия последовали незамедлительно.

Осенью 1964 г. отставной военный Александр Петров, добровольный член наблюдательного совета при Государственном музее истории Ленинграда, пытался разыскать адрес дома, где родилась Мария Александровна Бланк. Поиск привел его к неожиданным результатам: он обнаружил множество служебных документов медицинского доктора Александра Бланка с детальным перечислением мест его службы от окончания Академии до конца карьеры. Петров также обнаружил документы о крещении братьев Бланков, сведения об их учебе в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, а также министерские отчеты об их назначениях на государственную службу.

Петров послал запрос относительно Бланков в Житомирский районный архив и немедленно сообщил о своем открытии Мариэтте Шагинян. Шагинян в то время было уже за 70. К этому времени она успела опубликовать три романа о Ленине. Сообщение о новонайденных документах она восприняла скептически. Идет ли в них речь об одном и том же человеке? Этот Александр Бланк где родился: в Житомире или в Староконстантинове? Она письменно выразила свои сомнения Петрову и намекнула ему, что, будучи доктором филологических наук, много времени провела в архивах, считает себя профессионалкой архивного дела, тогда как Петров — не более чем любитель.

Расстроенный Петров ответил: «У меня есть одно звание — коммунист с гражданской войны. Профессия — техник, значит — точность. Не терплю враньё в печатном слове…». Иными словами, что он коммунист еще со времен гражданской войны, что при своем техническом образовании отдает себе отчет в том, что такое научная точность, и что сам не терпит приблизительности и на дух не переносит брехню в научных публикациях. Он пригласил Шагинян приехать в Ленинград — посмотреть документы и убедиться воочию.