Еврейский вопрос Ленину - [47]

Заткнуть рты дисциплинированным членам партии не представляло труда. Но остановить независимых от номенклатуры энтузиастов и поклонников Ленина, настойчиво искавших информацию о предмете их поклонения, было практически невозможно. В середине 30-х гг. тогдашняя литературная знаменитость Мариэтта Шагинян занялась разгадкой тайн ленинской генеалогии. Шагинян была неслыханно амбициозной, энергичной и плодовитой писательницей, и ее интеллектуальные достижения могли посрамить самых одаренных ее современников. В начале XX в. она была участницей антропософского общества, читала Рудольфа Штейнера, изучала эллинистическую философию и латинских отцов церкви, увлекалась идеями православного философа Сергея Булгакова.

Шагинян писала декадентские стихи, наполненные восточными мотивами, красочной эротикой и самопознанием сократического толка. Ее связывала долгая дружба с поэтами Серебряного века, такими как Валерий Брюсов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский и Марина Цветаева. Шагинян дружила с композитором Николаем Метнером и посвятила первую книгу стихов Сергею Рахманинову. В 1910-е гг. она училась в Гейдельбергском университете, с головой погружаясь в немецкую идеалистическую философию. Философские штудии придали ее романтической экзальтации и мистицизму особую одухотворенность, после чего ее вполне логично бросило в объятия большевистской революции.[154]

Русская революция 1917 г. стала для Шагинян божественным откровением; с жаром неофита она целиком отдалась марксизму, закаляя революционный энтузиазм в горниле идеалистической философии. Революция помогла раскрыться ее новым талантам, обнажив, впрочем, ее поразительную поверхностность, которой в некотором смысле она обязана своим спасением. Шагинян посвятила себя журналистике, работала для большевистских газет, писала о развитии промышленности и становлении советского пролетариата. Она гордилась тем, что Ленин восхищался ее статьями, и особо — тем, что он сказал об этом самому Сталину.[155]

В середине 20-х гг. Шагинян обратилась к прозе и прославилась благодаря сатирическому антибуржуазному фантастическому роману «Месс-Менд, или Янки в Петрограде», повествованию о классовой борьбе пролетариата на Западе, примитивной советской агитке, ныне напрочь забытой. Умело соединив поверхностность с интернационализмом, Шагинян в 1940–1950-е гг. опубликовала научные исследования о Гете, о финском эпосе «Калевала», о поэзии украинца Тараса Шевченко и о композиторе чешского происхождения Йозефе Мысливечеке. В 1960-е гг., когда ее выпустили из страны в творческую поездку, она возвратилась с путевыми заметками об Италии, Чехословакии, Голландии, Франции и Англии. Ее богатое наследие включает также учебные пособия по текстилю, геологии и множество газетных очерков по биологии, геологии, математике, физике, промышленным выставкам и ботанике. Всё это энергичные, живые тексты, полные неудовлетворенного любопытства и поразительной самоуверенности.[156]

Шагинян преклонялась перед Лениным и оставалась неколебимым ленинцем до последнего вздоха. Для нее марксизм был умозрительной теорией, верованием, а не критическим методом, и она всегда свято верила бессмертным идеям Ленина-Сталина, указавшим путь в светлое коммунистическое будущее. «Железная старуха/ Мариэтта Шагинян,/ Искусственное ухо/ Рабочих и крестьян…» — эта популярная эпиграмма 1960-х гг. высмеивала как ее застойный догматический марксизм 20-х гг., так и ее физическую (и не только) глухоту. Когда Ленин умер, Шагинян написала поэму, исполненную христианских метафор, отсылающих к идее окончательного спасения. Прежде чем приняться за серию романов о Ленине, она посвятила вождю мирового пролетариата несколько очерков. В этих очерках Шагинян тщательно воспроизвела, как по-разному, в зависимости от происхождения, национальности и классовой принадлежности, воспринимали Ленина знавшие его люди.

В 30-е гг. интерес к жизни вождя привел Шагинян в музей Ленина. Там ее смутило вот какое обстоятельство: экспонаты рассказывали либо о рождении Ленина, либо о его зрелых годах, когда он уже стал вождем революции. Его детские годы, семья, ранняя юность совершенно выпали из экспозиции. Шагинян решила, что музею явно недостает «живого чувства истории». Побуждаемая любопытством, она обратилась к литературе о Ленине и довольно скоро осознала, что представление о Ленине в художественной литературе топорно и недостоверно. Тогда она решила восполнить недостающее и рассказать о родителях Ленина, его детстве, возмужании и приобщении к марксизму; замысел состоял не столько в том, чтобы осмыслить Владимира Ленина как революционера, сколько в том, чтобы воссоздать атмосферу его семьи, школы и окружения.

Очеловечить Ленина — задача не только благородная, но и чрезвычайно трудная. Шагинян провела почти две с половиной зимы в Ульяновске (бывшем Симбирске), опрашивая об Ульяновых их бывших школьных друзей и коллег Ульянова-отца. Ей удалось разговорить стариков из Кокушкино, которые еще помнили д-ра Бланка и его дочерей. Она собрала все сколько-нибудь значимое о детстве Ленина, просмотрела тысячи газет, которые выписывали Ульяновы, прочитала десятки книг, которые читали родители Ленина, провела многие месяцы в архивах Казани, Самары и Астрахани. Со всем этим багажом — и с целым ворохом возникших вопросов — Шагинян отправилась к Надежде Крупской, вдове Ленина; к Марии Ульяновой, сестре; Дмитрию Ульянову, брату Ленина. Она сумела составить все собранные свидетельства в целостную картину жизни русской интеллигентной семьи из провинциального города на Волге.