Еврейские пираты Карибского моря - [33]

Надеясь найти удовлетворение в другой религии, я начал читать книги Моисея и еврейских пророков, хорошо зная о прошлом великом соперничестве между евреями и христианами. В Ветхом Завете я нашел множество такого, что противоречило Новому Завету. Как известно, Ветхий Завет чтут и евреи, и христиане, а Новый — только христиане. В итоге я начал склоняться к Моисеевой вере и решил жить по его закону, так как он получил закон от Бога, ну или так он утверждал, а себя считал только посредником…

Учитывая все это, а также и то, что в моей стране не было свободы вероисповедания, я решил уехать. Я покинул прекрасный дом, построенный отцом, и без колебаний оставил церковную должность. Мы сели на судно, подвергая себя опасности, — ведь лица еврейского происхождения не имели права уехать без разрешения короля. Со мной были мать и братья, которых я тоже убедил своими аргументами… Это было дерзкое предприятие и очень опасное в случае провала, так как в нашей стране даже обсуждать религиозные вопросы было небезопасно. После долгого путешествия мы прибыли в Амстердам, где евреи могли жить свободно и соблюдать заповеди. Я испытывал настоящее вдохновение и, вместе с братьями, немедленно сделал обрезание.

Уриэль понимал иудаизм в соответствии с Ветхим Заветом. Он хотел найти библейскую религию, которой давно уже не было. Как многие другие конверсос, он основывал свои представления на Ветхом Завете, изложенном в христианской Библии. Вместо этого да Коста столкнулся с иудаизмом диаспоры, который опирался на толкования и комментарии мудрецов и был, скорее, религией Талмуда, чем Торы. Желая жить по заповедям, да Коста отверг множество более поздних обычаев, не упомянутых в Пятикнижии Моисеевом.

Приезжая в Амстердам, крещеный еврей сразу попадал в объятия раввинов. Не важно, каким закоренелым идолопоклонником он был в «Вавилонском изгнании», его все равно принимали. Однако теперь, когда он возвращался в лоно иудаизма, раввины начинали душить его законами:

После нескольких дней в Амстердаме я начал понимать, что обычаи и учреждения евреев Амстердама совершенно не соответствовали тому, о чем писал Моисей. Если бы заповеди Моисея соблюдались со всей строгостью, то евреи не могли выдумать множество вещей, отклонявшихся от этих заповедей. Было несправедливо, что человек, отказавшийся от безопасной жизни дома ради свободы в иной земле, отказавшийся от всевозможных благ, сталкивался с подобным обращением…

Уриэль не скрывал своих взглядов и открыто обвинял членов «Маамада», исполнительного комитета синагоги, в изобретении новой Торы: «Они зовут себя мудрецами еврейского народа и изобретают множество законов, которые совершенно противоречат вере, и делают все это ради того, чтобы сидеть в первом ряду в Храме и получать особое уважение на рынке»[180].

В 1623 году произошли два происшествия, повлекшие изгнание да Косты из общины. Племянник, который «жил со мной, пошел к руководителям общины и сказал, что я пишу книгу, не соответствующую еврейским законам, и добавил, что я просто не могу быть евреем». Вскоре после этого да Коста встретил двух новоприбывших и «отговаривал их от присоединения к общине, говоря, что они не представляют себе бремя, которое собираются взвалить на себя».

Я попросил их не рассказывать о нашем разговоре евреям. Но эти подлецы предали меня… Узнав о разговоре, старейшины общины встретились с раввинами, кипевшими от ярости. Началась открытая война. Раввины и люди начали преследовать меня с удвоенной ненавистью и причинили мне столько вреда, что я мог отвечать лишь справедливым презрением.

Исключенный из синагоги, он оказался в изоляции. «Даже братья, которых я учил, отвернулись от меня. Они так боялись властей, что не приветствовали меня, встретив на улице». После смерти жены Сары единственным человеком, с которым он мог говорить, был его благочестивый домовладелец. Через семь лет да Коста сдался. Он попросил принять его обратно и согласился на унизительную церемонию, которую «Маамад» установил для возвращающихся в общину. В назначенный день:

Я вошел в синагогу, переполненную мужчинами и женщинами, пришедшими посмотреть на представление. Когда настало время, я поднялся на кафедру… и громко прочитал список прегрешений, закончив словами: «Я заслуживаю умереть тысячу раз за то, что совершил…» Затем служка сказал мне идти в угол и раздеться. Я разделся до пояса, обмотал голову полотенцем и снял обувь. Служка привязал меня за руки к одной из колонн. Подошел кантор и нанес мне 39 ударов кожаным хлыстом, согласно закону, позволяющему 40 ударов. Но они были настолько совестливы, что боялись случайно нанести мне больше ударов, чем позволяет закон. Во время бичевания я читал псалом.

Когда это закончилось… я оделся и распростерся у порога синагоги, а служка держал мою голову. Все прихожане, мужчины, женщины и дети, прошли на улицу, наступая на нижнюю часть моих ног. Никакая обезьяна не придумала бы более безвкусную, унизительную и смехотворную процедуру. Когда все ушли, я поднялся и кто-то помог мне отряхнуть пыль, чтобы никто не мог сказать, что со мной обошлись недостойно. Хотя они только что бичевали меня, теперь они испытывали жалость, погладили меня по голове, и я пошел домой.