Еврей Петра Великого - [77]

Исторического начала в книге нет; точнее сказать, оно использовано поверхностно и условно. Ничего от настоящей истории не находим не только в изложении событий, но также и в описании бытовых реалий, в речах и мыслях героев, в картинах жизни Москвы и Санкт-Питербурха, в изображении петровских трудов и забав. Вообще, "всесильный бог деталей” не осенял автора своим крылом. Казнь стрельцов описана по А. Н. Толстому и по картине Сурикова; разговор Петра с царевичем Алексеем — по картине Н. Ге и по тому же А. Н. Толстому. Место исторически достоверных фактов и описаний занимают мифы, байки легендарно-анекдотического характера. Хулиган-Алексашка, торгующий пирогами с зайчатиной, — такой же миф, как "застой” времен Тишайшего Алексея (ничего себе “застой” — всю Сибирь освоили, Украину отвоевали, с Китаем договор заключили), как посещение похмельным Петром сумасшедшего Ньютона, как сотни тысяч сгнивших в болотистой почве строителей Петербурга…

Не было базарной драки молодого Шафирова с юным Меншиковым; не было ежедневных жутких казней на Красной площади (казнь стрельцов совершилась — однажды); не было запоев у царевича Алексея; ничего этого не было.

Особенным образом — не было той развязки Прутского похода, которая описана в самом центре книги, в новелле седьмой. Здесь, пожалуй, единственный раз автор резко и нарочито расходится с традицией российской мифологии Петрова царствования, объясняя чудесное спасение армии, царя и царства с неожиданно-убедительной простотой: сладострастием визиря, прелестями Екатерины, сводничеством Шафирова. Конечно, эта история — не из области исторической науки. Была ли императрица “под туркою” или не была — это как жизнь на Марсе: науке об этом ничего не известно. И не может быть известно. Есть вещи, которые равно невозможно ни доказать, ни опровергнуть, они лежат за пределами положительного знания и составляют туманную область придумок и домыслов. Писать о таких делах в утвердительном тоне, да еще строить на них сюжет книги — несколько, так скажем, некорректно. Да, но можно: художественный вымысел есть художественный вымысел.

Но в чем смысл вымысла? Он как-то очень дорог автору. Ради него можно пойти поперек истины; на самом деле, положение русских войск на Пруте было, пусть очень и очень тяжелым, но не безнадежно-отчаянным (безнадежных положений, как учит история, на войне вообще не бывает); настроение турок, тоже ведь терпевших голод, жажду, умиравших от дизентерии, тифа, — не было таким уж радужным. Нарушает автор и собственную логику: если визирь был так уверен в завтрашней победе, как это настойчиво подчеркивается в тексте, то ведь и Екатерину он мог взять без всякого договора, в качестве боевого трофея, вместе с драгоценностями и знаменами. В этом муссировании сомнительной темы есть явная нарочитость. Автору надо, чтобы так было. Зачем? Об этом — чуть позже.

Нет, нет, книга Маркиша не исторична, она скорее нарочито антиисторична. Автор этого и не скрывает. Он буквально пропитывает ткань произведения очевидными для знающего читателя нелепостями и анахронизмами. Офицеры рассуждают в публичном доме о высоких материях с использованием лексики, неведомой восемнадцатому веку: “нравственно здоровые девицы… истинное единение с нашим замечательным многострадальным народом… время наше действительно передовое… да ты просто ретроград… это ведь ты нам такой сюрприз припас…” Дивьер отправляется в конце книги на каторгу, а ведь каторги-то еще не было, не завели; ссылка была: Сибирь, Забайкалье, Север… Шуты распевают до боли знакомые современному читателю частушки:

Как мне, дурочке хрещенай,

Захотелось молока.

Я полезла под корову,

А попала под быка, —

а ведь сам этот жанр народного творчества не бытовал и не мог бытовать во времена Кирши Данилова. И уж вершина анахронистичности — выкрикивание базарным торговцем Алексашкой антисемитской дразнилки:

Если в речке нет воды —

Значит, выпили жиды.

Жид, жид, жид, жид

По веревочке бежит.

В мои школьные годы нечто подобное распевали. Очевидно, и Давид Маркиш слышал. А вообще-то забавно: откуда в народном сознании петровской эпохи могло взяться такое, если евреев в России были единицы, и сам автор в другом месте пишет, что в Суздале на забредшего туда жида сбежался смотреть весь город?

Явное, нескрываемое отсутствие исторической достоверности — специфическая черта книги. Не могу отнести сие к числу ее достоинств. Знающего читателя — раздражает. И все же в мои намерения не входит за это автора бранить. Совершенно ясно: автор использует антиисторизм сознательно, как прием. Ему важно поместить героев и действие в условно-вымышленный исторический контекст, чтобы таким образом вывести основную тему книги за рамки всякого реального исторического контекста. Поместить в пространство историософского мифа. В этом аспекте сочинитель действует по образу и подобию Автора Библии. (Духовные и художественные достоинства этих двух произведений я, естественно, не сравниваю).

Так какова же эта основная тема?

Понятно, что в центре повествования судьбы нескольких евреев. Даны разные типы: Шафиров — правдолюб, карьерист и выкрест, физически крепкий, честный еврей, готовый и обществу послужить, и себя не обидеть. Авантюрист Дивьер, который забыл обычаи еврейства, которому безразличен любой народ, который ищет власти и успеха даже с риском для жизни… Но своим все-таки помогает. Мечтатель, еврейский Дон Кихот, бедняга Лакоста, родовая судьба которого — воплощать в жизнь грустную поговорку про еврейское счастье. Его несчастливая дочка Маша-Ривка, его внук Яша, судьба которого тоже угадывается… Тут же упертый талмудист, хранитель традиций Борох Лейбов, духовный (а может, и генетический) предок белорусских хасидов… Хорошая, представительная компания.