Еврей Петра Великого - [6]

«Боится, — рассуждал Цыклер, одиноко сидя в Таган-Роге, в крепкой избе, — боится меня царь Петр, потому и держит за тридевять земель от Москвы. Понимает царь: Цыклер — не старый дурак Авраамий, Цыклер писем писать не станет, не станет учить: „Не предавайся, царе, утехам непотребным, не ходи в Немецкую слободу, слушай совета матери, да жены, да бояр“… Вот и дописался старец Аврамка, досоветовался: подняли его на дыбу в Преображенском приказе да все жилки по одной и выдрали, а царь Петр еще и поучал: „Гляди, старый, вот это твоя центральная жила, а вот эта вспомогательная. Гляди лучше, может, перед смертью и научишься анатомиям“».

Старые друзья Цыклера, не удаленные покамест из Москвы, — окольничий Алексей Соковнин, боярин Матвей Пушкин и татейных дел подьячий Сильвестр Полтина — сообщали через верных людей, что царь собирается с поганым Лефортишкой, да с жидом Шафировым, да с похабным Алексашкой Меншиковым и еще черт-те знает с кем ехать к немцам и голландцам учиться и набирать новых людей, и после этого посольства первым делом всех заслуженных, как Цыклер, выгонят со двора. Еще сообщали, что любопытством Петра шведы весьма недовольны и что царевна Софья ему, Цыклеру, доверяет всячески и всецело.

Доверие Софьи означало признание заслуг и грядущую награду и, кроме того, было приятно чисто по-человечески. А под отплатой за доверие подразумевалось, проскваживало между строк и между слов вот что: «Полковник Цыклер, убей царя, сорви посольство!» — адресат понимал это и принимал безоглядно: не ему первому предлагали, да и ему — не впервой. Первым не повезло: мясо с их голов, насаженных на кол, склевали московские вороны. Повезет последнему, удачливому.

Не вчера начались, пошли толки о том, судьба ли, случай или стечение обстоятельств направляют ход человеческих замыслов, — и не завтра кончатся. Почему тот убит и гниет в земле, а этот жив, в славе и кум королю? Кто знает… Цыклер наметил где, когда и как убить царя Петра и, тайно все это спланировав, располагал изрядными преимуществами перед избранной жертвой. И однако же, был схвачен, пытан страшно, признался во всем и выдал всех.

Дознанием руководил Петр — азартно, безжалостно и кроваво. Себе в помощники он взял Степана Медведя по кличке Вытащи — кнутмейстера и шута, человека не совсем нормального, переходившего от ничем не вызванного, необузданного веселья к изощренным пыткам над жертвами. Было нечто общее в характерах царя Петра и затейного кнутмейстера Вытащи. С ним, с Вытащи, легкий на язык Петр почти никогда не вступал в разговор — зато внимательно наблюдал его со стороны, изучал, как изучал почти все и всегда в жизни, и молча, с переменным успехом играл в шахматы.

С палаческим ящичком под мышкой явился Вытащи к Петру в Преображенское. Молодой царь был не совсем трезв; он пуще обычного дергал щекой, дергал головой на сильной, мускулистой шее.

Толкая Вытащи в спину, Петр погнал его в подвал, в пыточный застенок. Там, у дальней стены большой, глухой комнаты, висел на дыбе Цыклер. Тело его обмякло, руки, прикрученные к поперечине дыбы, вышли из плечевых суставов. Деловито обойдя пытаемого, Вытащи взглянул на Петра вопросительно.

— Кнут! — сказал, как стегнул, царь.

Неторопливо сняв Цыклера с дыбы, Вытащи уложил его на козла и с размаху, но стараясь, однако же, не промахнуться, окатил его холодной водой из кожаного ведерка. Цыклер застонал с хрипом, руки его свисали безжизненно. Прищурившись и задумчиво пожевав губами, Вытащи привязал полковника к наклонно стоящему козлу за шею, а потом сильно прикрутил за ноги, пониже колен. Заложив руки за спину и враскачку переступая с носков на пятки, царь нетерпеливо наблюдал за работой кнутмейстера.

Расправив кнут — прикрепленный к толстой деревянной рукоятке кожаный ремень с сыромятным, твердым и острым как кость, согнутым наподобие желоба хвостом, — Вытащи разбежался, подпрыгнул и, выдохнув протяжное: «И-й-эх!» — стегнул. Удар вышел ослабленный: плохо рассчитав разбег и прыжок, Вытащи чиркнул хвостом кнута по стене и глубоко ее прочертил, как гвоздем.

Петр подбежал бешено, оттолкнул палача с силой.

— Дай! — и вырвал кнут у него из рук.

С великим интересом, профессиональным, следил сбитый с ног Вытащи за тем, как государь, примерив кнутовище по руке, попятился к стене, а затем, взяв короткий и стремительный разбег, подпрыгнул на месте, как гигантский петух, и, описав рукою с кнутом полный круг над головой, ударил с оттяжкой. Цыклер закричал резко, до дна выдоха; на его белой спине, от плеча к плечу, возник и раздался толстый рубец, похожий на кровавую веревку. Отойдя и вновь разбежавшись, Петр повторил удар.

— Два! — одобрительно сосчитал Вытащи. — После пятого удара кнут смени, государь: хвост размокнет, удар уже не тот — мягкий.

Отшвырнув кнут, Петр стремительно подошел к козлу и, дернув головой, плюнул в привязанного.

— Собака! — утерев рот рукавом кафтана, сказал царь. — Кто тебя послал? Шведы? Или Милославский Ивашка из ямы своей подучил? Я до него и под землей доберусь!

Посмотрев недолго на Цыклера, на его спину, Петр вдруг наклонился и с любопытством просунул палец в открытый рубец: далеко ли до кости. Оказалось, недалеко: рядом.