Еврей Абнер, который ничего не видал - [2]

Тогда Мулей Измаил потребовал от Абнера объяснения его поступков, и Абнер увидел, что теперь, хотя и несколько поздно, он в состоянии оправдаться. Трижды коснувшись лбом земли перед троном его величества, он сделал это в следующих словах:

– Великодержавнейший император, царь царей, властелин Запада, звезда справедливости, зерцало правды, бездна мудрости, сияющий как золото, сверкающий как алмаз, твердый как железо! Выслушай меня, если твоему рабу дозволено возвысить свой голос пред твоим светлым лицом. Клянусь Богом моих отцов, Моисеем, и пророками, что своими телесными очами я не видал твоей священной лошади и возлюбленной собаки моей милостивой императрицы. Слушай же, как было дело.

Чтобы отдохнуть от дневных трудов и работы, я гулял ни о чем не думая в маленькой роще, где имел честь встретить его светлость, обер-шталмейстера, и его бдительность, черного смотрителя твоего благословенного гарема. На мелком песке, между пальмами, я заметил следы какого-то животного. Мне очень хорошо известны следы животных, и я тотчас узнал в них следы ног маленькой собаки. Между этими следами по небольшим неровностям песчаной почвы шли тонкие, вытянутые в длину борозды. «Это сучка, – сказал я самому себе, – у нее отвисли сосцы и она столько-то времени тому назад ощенилась». Другие следы около передних лап, где песок был, по-видимому, слегка сметен, сказали мне, что у животного красивые, далеко свешивающиеся уши; а так как я заметил, что в более длинных промежутках песок был взрыт значительнее, то подумал: у собачки красивый, пушистый хвост, который, должно быть, имеет вид султана, и ей было угодно иногда ударять им по песку. От меня не ускользнуло также, что одна лапа постоянно вдавливала песок менее глубоко. К сожалению, тогда от меня не могло остаться скрытым, что собака моей всемилостивейшей государыни немного хромает, если позволительно высказать это.

Что касается коня его высочества, то знай, что проходя по дорожке рощи между кустами я обратил внимание на следы лошади. Лишь только я заметил благородное маленькое копыто, тонкую и все-таки сильную стрелку, как сказал в своем сердце: «Это был конь породы ченнер, которая самая знаменитая из всех. Ведь еще нет четырех месяцев, как мой всемилостивейший император продал одному государю во Франкистан целый табун этой породы, и когда они сторговались, присутствовал мой брат Рувим. При этом мой всемилостивейший император много нажил». Увидев, как далеко и как равномерно следы отстоят друг от друга, я должен был подумать: он скачет прекрасно, знатно, и только мой император достоин владеть таким животным. Я вспомнил боевого коня, о котором у Иова написано: «Он роет копытом землю, радуется силе и выступает навстречу врагам, одетым в броню. Он презирает страх и не пугается и не бежит от меча, хотя звучит колчан и блестят копье и пика». Увидев на земле что-то блестящее, я нагнулся, как делаю всегда, и что же! Это был кусок мрамора, на котором подкова мчавшегося коня провела черту, и я узнал; что, должно быть, на нем была подкова из четырнадцатилотного серебра; ведь я должен знать черту от всякого металла, настоящий он или ненастоящий. Аллея, по которой я гулял, была в семь футов ширины, и в некоторых местах я видел, что с пальм сметена пыль. «Конь махал хвостом, – сказал я, – и его хвост длиной в три с половиной фута». Под деревьями, листва которых начиналась от земли приблизительно в пяти футах, я увидел только что сбитые листья; их сбила, должно быть, спина его быстроты[1] – вот у нас и лошадь в пятнадцать локтей! Смотрю, под теми же самыми деревьями маленькие пучки золотистых волос – это рыжая лошадь! Только я вышел из кустов, как на скале мне бросилась в глаза золотая черта. «Эту черту я должен знать», – сказал я, и что же это было? В камнях был вкраплен пробный камень, и на нем тонкая, как волос, золотая черта, тоньше и чище которой не может провести человечек с пучком стрел на червонцах семи соединенных провинций Голландии. Черта произошла, должно быть, от удил бежавшего коня, которые он потер об эти камни, когда скакал мимо них. Ведь знают же твою возвышенную любовь к роскоши, царь царей, ведь знают же, что самый последний из твоих коней постыдился бы грызть другие удила, кроме золотых. Вот как это произошло, и если…

– Ну, клянусь Меккой и Мединой! – воскликнул Мулей Измаил. – Вот это я называю глазами! Такие глаза не могли бы повредить тебе, обер-егермейстер, они избавили бы тебя от своры ищеек. Ты, министр полиции, мог бы видеть ими дальше, чем все твои сыщики и шпионы. Ну, филистимлянин, ввиду твоей необыкновенной проницательности, которая нам очень понравилась, мы поступим с тобой милостиво: пятьдесят палок, которые ты получил сполна, стоят пятьдесят цехинов. Они сберегают тебе пятьдесят, потому что теперь ты заплатишь наличными только еще пятьдесят. Вынимай свой кошелек и впредь воздерживайся от насмешек над нашей императорской собственностью! Впрочем, мы пребываем милостиво расположенными к тебе.

Весь двор удивлялся проницательности Абнера. Ведь его величество поклялся, что он ловкий малый, но это не вознаградило Абнера за его страдания и не утешило его в потере дорогих цехинов. В то время как он стоная и вздыхая вынимал их один за другим из кошелька и каждый на прощанье взвешивал на кончике пальца, императорский шут Шнури еще издевался над ним, спрашивая, все ли его цехины оказались бы настоящими на том камне, на котором рыжая лошадь принца Абдаллаха испробовала свои удила.