Евреи в тайге - [65]

В 1930 г. приступили к работе совхозы: Биробиджанский зерносоевый на площади около 75000 га; рисовый, имеющий 1500 га; молочно-огородный вблизи ст. Покровка, имеющий 3 500 га, и Амуро-Бирский скотоводческий. Наркомзем Союза наметил организацию здесь еще 14 различных совхозов, общей площадью в 760 000 га. Осенью 1930 г. из этого числа приступили к работе колхозы — свиноводческий и птицеводческий. А на 1931/32 г. намечено вложение в строительство Биробиджана 20 миллионов рублей.

Организованы три машино-тракторные станции. Работает крупный деревообделочный комбинат в селе Николаевке. Работает целый ряд крупных производственных артелей и, — что важней всего, — завод стандартных домов.

В значительной степени переменился и состав новоприбывающих переселенцев: видно, и на местах немного одумались и перестали посылать сюда немощных стариков и старух. Сейчас в Биробиджан едет еврейский молодняк. Можно сказать, Биробиджан — страна еврейской молодежи.

Многих, кого я помнил с прошлого года, я не застал. И хорошо: произошел отсев, естественный отбор. Я не застал, например, никого из той слякоти, с которой ездил в Биракан покупать дом.

Но те, которые перезимовали, переменились в значительной степени: у евреев в Биробиджане обветренные лица и суровый блеск в глазах.

Еще не все гладко в жизни Биробиджана, еще много трудностей лежит на плечах переселенцев. Еще не изжита и вся неорганизованность. Но перелом наступил. Главы, в которых я передаю рассказы Аврум-Бэра и описываю бараки, получили характер исторической справки. Так я их здесь и оставлю. Да ведают потомки!

Я писал в прошлом году, что жизнь будет. Скажу: она идет. Она есть. Да здравствует жизнь!

Еще об евреях

1. Десна ноет

Я сидел в гостях у знакомого казака-охотника в Тихонькой. Были и кроме меня гости — все местные зверобои. Хозяин потчевал нас медвежиной. Он раздобыл и бутылку водки, что довольно трудно было тогда на Дальнем Востоке. Об этом и были разговоры.

— Взять бы того Чанкайшу да и к нохтю! — ворчал, разрывая кусок красного мяса, Сергей Стремянников, старый жилистый казак с большими усищами. — К нохтю — и будь здоров! Верите ли? — обратился он ко мне, — до конхликту так тут ихной водки китайской — ханшины, значит, — бывало, сколько хочешь. А сейчас как полезли они воевать, — граница, значит, усилена, и вот не поставляют, однако, китайцы.

— Давеча встретил одного, — добавил басом другой гость, Максим Ярославцев, тоже сухопарый, жилистый усач. — Знаешь? Который из Семи Балаганов…

— Хромого фазана? — перебил хозяин. — Знаю.

— Угу! Хромого! Где, говорю, твоя ханшина?

А он, — моя, говорит, китайска сторона не ходи. Вот тебе и конхликг!

В этом году к военным осложнениям присоединилось и еще одно совершенно неожиданное для казачества обстоятельство.

— Нету у бога погибели на них! — говорили казаки. — Сказано, — волос долог, ум короток.

В этом году женщины-казачки возвысили голос. Это было впервые от сотворения мира. «Бабком» потребовал закрытия лавки Госспирта. На селе сделалось очень трудно добыть водку, — разве уж из города кто привезет.

Вошел к нам в комнату еврей-переселенец, временно живущий в доме у моего охотника. Хозяин поднес и ему. Еврей выпил рюмку и мгновенно захмелел. У него опрокинулись глаза, и внезапно он стал спрашивать меня, почему такой-то товарищ, состоящий на службе в Озете, получает двести рублей в месяц.

— За то, что умеет красиво подписывать свою фамелию, а я не умею, так я сапожник, а он ответственный? Вот это значит социализм? Я вас спрашиваю! Стремянников! — обратился он к усачу. — Стремянников! Это социализм? Я говорю, слышишь, Стремянников? — я говорю, что если так, то мы вполне имеем явление демократической республики.

Все удивились, как быстро человек опьянел. Он плюхнулся в угол и замолк.

Казаки с любопытством оглядывали его: они не видали евреев, не знают их, им любопытен каждый.

За перегородкой, где живет еврейская семья, заплакал ребенок.

— Совсем еврейское дитё, как русское, плачет, — заметил Стремянников.

Ярославцев задумчиво добавил:

— Все люди по-одному, одним звуком смеются и одним звуком плачут. А живут по-разному: одни, как люди, а другие, как сволочи…

Ярославцев опрокинул здоровенную рюмку и стал обгладывать кость.

Потом разговор незаметно перешел на соболиную охоту. Стали говорить, какой это трудный промысел. В этой охоте, требующей колоссального терпения, выносливости, наблюдательности и знания тайги, никто не может тягаться с гольдами и орочами. Редко когда русские или китайцы охотятся на соболя. Русские, особенно староверы, живущие в глубоких таежных районах, до революции скупали собольи шкурки за гроши у наивных туземцев, а чаще всего выменивали.

— Они, гольды, дюже посуду медную любят, — сказал Стремянников. — Бывало, привезут им столоверы медный чан, да начищенный, чтобы блестел покрасивше! «А ну, брат Сюнцай, кидай соболей своих сюда!» Да сколь чан велик, столь соболей и заберет. Еще уминает купец кулаком, чтоб побольше влезло. «Твой чан, мои соболя!» А сам за чан пять рублей отдал, а сам за соболей тыщи наберет. Да-а! — неожиданно заключил Стремянников. — Торговый они народ, богомольный!..