Евреи в тайге - [22]

Удэхейцы пожалуй, — самые отсталые из континентальных народностей Дальнего Востока. Однако девушки носят городские платья, вязаные платки, чулки, сандалии и даже городское белье. Мужчины иногда надевают городскую обувь. Все эти ослепительные вещи приобретаются в кооперативе или в фактории Госторга в обмен на пушнину.

Эти наивные дикари часто встают перед моими глазами, как живое олицетворение Биробиджана. Сильные, выносливые, трудоспособные, но зажатые тайгой и болотами, они в своем развитии не пошли дальше того уровня, на котором прочее человечество стояло много тысяч лет тому назад. И вот они носят кружевное белье и ботинки на шнурках.

Таков и весь Биробиджан. Его величественная природа точно застыла много, много веков тому назад. Она в нетронутом виде сохранила следы громадных геологических катастроф. Рядом с северной пихтой растут остатки тропических пальм, и тигр здесь питается мясом северного оленя. Все здесь противоречиво, первобытно, нетронуто и парадоксально. Самым необычным звуком кажется звук паровозного гудка. Железная дорога в этой девственной глуши напоминает лишь изящную сумочку, какую я видел в руках таежной дикарки.

А между тем, вот уже 70 лет как край присоединен к большому европейскому государству.

Насчет евреев

1. Ваня Печкин

В станице Никольской мне надо было повидать одного казака-охотника по фамилии, скажем, Печкин. Я сидел со знакомыми агрономами на скамеечке, на берегу. Беседовали. Я вспомнил о Печкине и спросил, где он живет.

— Да вот тут же, от угла третий дом, — сказал один из знакомых и прибавил — А вот сынишка его. Он вас проводит…

Вокруг нас стояла целая толпа мальчуганов. Без лишней скромности скажу сразу, что это скопление юной публики вызывала только моя фигура. Остальные, сидевшие со мной, были что? Они были ничего, — постоянные местные работники, — носили обыкновенные толстовки. А я в тот день появился в станице в необычайном виде: я появился с огромным рюкзаком за спиной, с ружьем невиданного образца, на мне висели через плечо ягдташ, патронташ, баклага, фотографический аппарат, полевой бинокль, а в зубах — моя вместительная трубка, моя верная и неутомимая спутница.

Мальчишки мобилизовались вокруг меня, едва я сошел с парохода, и не покидали меня больше. Хотя я по улицам ходил без ружья, без ягдташа, без патронташа, рюкзака, баклаги, бинокля и аппарата, с одной только трубкой, — мальчуганы не покидали меня и ходили за мной, как за слоном, и смотрели на меня во все глаза, как на передвижной музей.

Когда мой знакомый сказал, что вот, мол, проводит меня Печкина сынишка, мальчуганы расступились, и я увидал паренька лет четырнадцати, блондинчика со смазливым лицом.

— Проводи уж, Ванька! — сказали мальчуганы.

Ваня Печкин выступил немного вперед и расправил грудь: он нужен. Из безвестного, анонимного члена мальчишеской стаи он делается человеком, который нужен знатному иностранцу. Он даже принялся измерять меня взглядом с головы до ног.

— Ну, что — проводишь меня? — спросил я мальчугана.

— Да как по деньгам, — неожиданно ответил он, все продолжая меня оглядывать.

Я ничего не понял.

— За что ж платить-то?

— А уж за то, — отвечал Ванька, притопывая носком сапога.

Он стоял в позе человека, который не даст маху, который знает себе цену, раз он нужен и раз он один на всем свете только и может выполнить требуемую работу.

— Сколько ж тебе дать?

Я думал — ну, попросит нахал три копейки на конфеты. Но Ванька медленно процедил, глядя мне прямо в глаза:

— Девяносто копеек давайте!

Агроном послал мальчишку ко всем чертям, но тот все же весь вечер ходил и бродил вокруг меня: не предложу ли я восемь гривен. Он бы взял.

Я как-то рассказал об этом среди знакомых. Один из слушателей, как раз еврей, слушал, читая газету, т. е. невнимательно. Когда я кончил, он воскликнул многозначащим тоном:

— Наши еврейчики!..

2. Миллион и другие

Промышленность на Дальнем Востоке растет и расширяется, но на каждом шагу хозяйственники натыкаются на отсутствие рабочей силы.

— Нет людей!.. Не с кем работать!..

Это — общий вопль. Нет не только работников высокой квалификации, — нет чернорабочих для вывозки леса, для ловли рыбы, для промывки золота, для ухода за скотом и т. д.

— Приезжают разные люди из России, присылают даже организации людей, но толку от них мало, — говорят хозяйственники. — Едут в нашу даль почему-то чуть не сплошь пьяницы, авантюристы, искатели длинных рублей.

Я был во Владивостоке в конце сентября. В городе было полно сезонников. Это нарядные молодые люди. Они снуют целыми отрядами по улицам и все в пьяном виде.

Кто они?

Это наезжие рабочие, возвращающиеся с сахалинских и камчатских рыбалок по случаю окончания сезона. Они оделись во все новое, проезжая через Японию. Они привезли крупные суммы денег. Но уже через три-четыре дня деньги спущены, и щеголи продают свои новенькие костюмы на китайском базаре. Я видел, как один снял с себя рубаху и остался голым по пояс. За рубаху он получил не деньги, а косушку, тут же выпил ее и с пьяным плачем повалился ничком на землю.

Ночью в гостинице мне не давали спать: в комнате надо мной происходила оргия. Кто-то стучал ногами по пианино и пел плаксивым голосом: «А я уеду, да я уеду, да уеду в Самарканд». Потом его били, и он плакал. Он умолял, чтобы ему помогли выбросить пианино за окно. Пианино не пролезало.