Евреи, конфуцианцы и протестанты. Культурный капитал и конец мультикультурализма - [13]
18. Семья. В обществе, тяготеющем к прогрессу, идея «семьи» — радиуса идентификации и доверия — распространяется и на чужаков, живущих в рамках общества, примерно так, как это описано в только что процитированном отрывке из книги «Семя Альбиона». В обществах, противящихся прогрессу, радиус идентификации и доверия ограничен семьей, которая превращается в крепость, противостоящую всему обществу. Такому взгляду на семью дается очень яркая характеристика в классической работе Эдварда Бэнфилда «Моральный фундамент отсталого общества». В ней анализируется деревня на юге Италии, в которой идентификация и доверие ограничены нуклеарной семьей — феномен, который автор считает главным фактором относительной бедности и институциональной слабости этого региона[60].
Чрезвычайно важны в этой связи наблюдения бразильского антрополога Роберто Да Матты, который отмечает в работе «Дома и на улице»: «Покупая или продавая что-то родственнику, я не забочусь о деньгах и не стремлюсь к прибыли... Но если я имею дело с чужаком, то здесь нет никаких правил, кроме одного: нужно выжать из него все что можно»[61].
Отметим, что Бразилия — мировой чемпион по недоверию. Согласно опросу World Value Survey в 2000 г., она занимала последнее место среди 81 страны —- на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» ответ «да» дали 3% бразильцев. В Дании, которая стала мировым чемпионом доверия, на этот вопрос положительный ответ дали 67% респондентов.
19. Общественные связи (социальный капитал). Благодаря подчеркиванию роли «социального капитала» Робертом Патнэмом в работах «Чтобы демократия сработала»[62] и «Боулинг в одиночку»[63], а также Фрэнсисом Фукуямой в книге «Доверие», это понятие прочно вошло в лексикон общественных наук и сообщества специалистов по развитию. Джеймс Коулман, придумавший этот термин, определял его как «способность людей ради реализации общей цели работать вместе в одном коллективе»[64]. Социальный капитал тесно связан с «гражданским сообществом» Патнэма и с «гражданским обществом», о котором часто приходится слышать в таких институтах развития, как Всемирный банк, — как будто гражданское общество является некой данностью, которую нужно лишь разыскать и взлелеять.
Но социальный капитал неравномерно распределен между обществами и культурами, так что некоторые общества в большей степени пользуются преимуществами гражданской общности, нежели другие. Люди порой забывают, что ранняя работа Патнэма главным образом посвящена основанному на культурных факторах объяснению разительного контраста между севером и югом Италии в том, что касается развития вообще и гражданской активности в частности. Пытаясь выяснить, почему в Южной Италии люди настолько лишены доверия друг к другу, этого «важнейшего компонента социального капитала»[65], Патнэм опирается на работу Бэнфилда «Моральный фундамент отсталого общества». Он прослеживает исторические причины этого положения дел вплоть до норманнского правления на юге Италии в XII—XIII вв. Аналогично Фукуяма в книге «Доверие» доказывает, что некоторые общества порождают «спонтанную способность создавать ассоциации» — как в Японии, США и Германии, — а другие лишены этого качества.
Ключевая идея состоит в том, что социальный капитал — это, по сути дела, явление культуры. Чтобы взрастить его в культурной среде, для которой характерен низкий уровень доверия, следует усилить культурные факторы, укрепляющие доверие, такие как строгий этический кодекс, житейские добродетели, радиус идентификации.
На социальный капитал мощное воздействие оказывает культурный капитал — можно даже сказать, что первый «формируется» вторым.
20. Индивид/группа. Это довольно запутанный вопрос: индивидуализм — отличительная особенность прогрессивного Запада, а общинность, коммунитаризм — прогрессивной конфуцианской Азии. Дело дополнительно усложняется крайним индивидуализмом Латинской Америки, который мешал этому региону (а также Испании вплоть до второй половины XX в.) создать прочную демократию и достичь справедливо распределенного благосостояния. Как заметил об испанцах Хосе Ортега-и-Гассет: «Истинному испанцу ничего не нужно. Более того, ему и никто не нужен. Вот почему наши люди — такие ненавистники новизны и новшеств. Принять что-либо новое со стороны было бы унизительным для нас. <...> Для настоящего испанца любое новшество — это прямое личное оскорбление»[66].
Кроме того, многие коммунитаристские общества также противятся прогрессу. Примером здесь служит Африка, где (по крайней мере, по мнению Даниэля Этунга-Мангуэля[67]) упор на групповое начало душит инициативу и чувство личной ответственности, что отнюдь не способствует становлению демократической политической системы.
Более того, как отмечает Фукуяма в книге «Доверие», иногда прочные поведенческие модели создания объединений обнаруживаются в индивидуалистических обществах, таких как США и Германия. Он доказывает, что протестантские/индивидуалистические культуры двух этих стран породили существенно больший социальный капитал, чем конфуцианские/общинные культуры Китая и Тайваня. Однако в качестве третьего примера общества с высоким уровнем социального капитала он приводит конфуцианскую Японию.
