Евреи и Евразия - [63]

XVIII

Истинные размеры и формы участия еврейских народных масс в войне 1914–1918 гг. смогут быть определены и оценены только в будущем; в настоящее же время интерес к событиям войны на русских фронтах заслонен гораздо более ужасными и катастрофическими событиями революции от внимания исследователей — как внутрирусских, так и зарубежных. Поэтому ограничимся замечанием, что, несмотря на юмористическое отношение со стороны большинства военных профессионалов к боевым качествам еврейского солдата, один тот факт, что не менее четверти миллиона сынов «черты оседлости» прошло во время войны ряды войск и что многие и многие тысячи их исполнили свой воинский долг с честью и до конца (число евреев, потерявших в войне жизнь или здоровье навряд ли установлено с удовлетворительной точностью; число георгиевских кавалеров-евреев доходило до 25–30 тысяч — утверждаем по памяти, не имея возможности более верного осведомления) — факт этот дает право надеяться, что и в чисто военном отношении еврейское население России сумеет стать на уровень тех требований тягот и усилий, с которыми обратится к нему общегосударственная власть при организации военной обороны западной границы.

Конечно, такая способность удовлетворить повышенным требованиям со стороны власти в час грозного испытания не может возникнуть некиим чудесным наитием; она предполагает соответствующее воспитание и убеждение личным примером со стороны самой отборной и волевой части народа; но именно с этой стороны настоятельнейшая необходимость в выделении и организации нового отбора из Среды восточноеврейского народа обрисовывается с особенно убеждающей отчетливостью.

О роли, сыгранной еврейской интеллигенцией в революции, уже много говорилось на настоящих страницах; и то, что было здесь сказано не столько по своему фактическому содержанию, не составлявшему нашей цели и за которым мы отсылаем интересующихся к специальным трудам (сборн. «Россия и евреи»; сборник документов Чериковера о погромах; некоторые документы, изданные в советской России и т. д.), сколько по духовному подходу и оценке, расходится с мнениями даже отнюдь не радикально-революционно настроенных исследователей. Мы, конечно, вовсе не хотим быть настолько нескромны, чтобы верить, что наше коренным образом осудительное отношение к этой роли в каком бы то ни было отношении явится последним словом по данному вопросу: мы, напротив, уверены, что больной вопрос о ней будет еще долго предметом ожесточенных прений. Но когда придет время для рассмотрения и разработки огромного политического опыта последней войны, доныне заслоненной последующими событиями революции, то защитникам правоты еврейской интеллигенции во что бы то ни стало едва ли удастся прикрасами и поправками действительности представить в достаточно привлекательном свете воистину возмутительное, циническое отношение к войне и обороне со стороны огромного, положительно подавляющего большинства периферийной интеллигенции. И если в будущем еврейский народ когда-нибудь и получит признанное право на некоторую гордость жертвами, принесенными на алтарь отечества, то будет признано, что эти последние были понесены почти исключительно низовой народной массой, безропотно переносившей и боевую страду неудачной войны, и ужасы ускоренного обучения в запасных частях, и медленное голодное угасание за колючей проволокой в плену, в то время когда просвещенные социалистической или сионистской премудростью периферийные юноши, за исключением немногих признанных неудачников, сидели в тепле, прочно окопавшись за стенами университетских «отсрочек», земгусарских союзов и прочих, еще гораздо худших вещей. Приходилось наблюдать сотни случаев, где люди, мнившие себя солью земли, в постыдной, животной трусости и циничной жажде сохранить блага мещанского спокойствия и уюта, прибегали, чтобы отвертеться от исполнении элементарнейшего гражданского долга, к средствам, нравственно и физически столь мерзким и приводившим к столь ужасному поруганию собственного человеческого достоинства, что и сейчас, через много лет — и каких лет! — воспоминание о виденном и слышанном вызывает дрожь ужаса и гадливого отвращения. Как существо глубоко пораженное нравственной порчей, периферийный псевдоинтеллигент находил в себе достаточно цинизма, чтобы не только оправдывать свою трусость соображениями «гуманности» и «пацифизма», но и осыпать насмешками и глумлениями тех своих соплеменников, которые осмеливались отстаивать необходимость исполнить свой долг честно и до конца!

Нет, не этими людьми сможет еврейский народ быть достойно представлен в грядущей великой семье народов России-Евразии; и еще через много десятилетий, когда давно умрет бесславная память об уродливом явлении периферийной интеллигенции, о ее делах и днях, еврейскому народу еще долго, в силу одной исторической инерции, придется замаливать зло, ею содеянное, как свой собственный грех и стыд перед историей.

Есть еще одна существенная черта, которой нравственный и житейский облик периферийного интеллигента далеко расходится с исторически закрепленным национальным характером еврея. Та конкретная реалистичность еврея в отношении его к материальной действительности, которую впервые, кажется, философски осознал Вл. Соловьев, сумевший тут же связать ее с некоторыми положительными религиозными и духовными ценностями и отделить ее как от пошлого утилитаризма, так и от смутного, утопического, псевдофилософского материализма, отнюдь не стоит в центре теоретического интереса периферийного человека. Конечно, именно в наше время в житейски-бытовой стороне периферийного облика как раз мещански-утилитарная жадность к устроению личного благополучия проявляется в весьма антипатичных, даже отвратных формах. Но мы видели, что и в других чертах периферийной сущности проступает некое противоестественное смешение искаженных и утрированных черт основного национального характера с посторонними примесями — либо столь же искаженными инонародными, либо вымышленными больной утопической фантазией.