Евпатий Коловрат - [45]

Когда Замятня прискакал к нему после боя, Евпатий был мертв. Рядом с ним, задушенный, валялся князь-изгой.

Шестеро русских воинов предстали перед Батыем.

То были: Замятня, Кудаш, Нечай, поп Бессон, старый мещерин и кожемяка Худяк.

Все они были покрыты ранами, ратная одежда на них порвалась и повисла клочьями.

Сзади воинов, в санях-волокушах, лежало накрытое плащом тело Евпатия Коловрата.

Батый долго всматривался в окровавленные лица русских воинов.

Потом он спросил:

— Кто вы? Почему вы напали на мое войско? Зачем убили пятьдесят тысяч моих воинов?

Половчанин-толмач перевел рязанцам ханскую речь.

Русские воины не подняли от земли глаз. Только Бессон сказал толмачу:

— Передай ему, что мы — рязанцы, русские люди. Хан со своим войском побил наших жен, детей, разорил пресветлый город Рязань. За разорение мы и били его воинов. И еще скажи: пусть скорее казнит нас. За нашу кровь разочтется с ним Русская земля.

Батый выслушал половчанина, потом приказал подвезти поближе сани с телом Евпатия.

Перед ним открыли плащ. Батый долго разглядывал лицо павшего русского витязя и вдруг молитвенно провел ладонями по лицу и склонил голову. Его примеру последовали и приближенные.

После минутного молчания хан сказал:

— Если бы у меня была тысяча таких богатырей, как этот русский витязь, я завоевал бы весь мир. — И обратился к русским воинам: — Дарую вам жизнь, храбрые люди. Идите в свой город. Никто не тронет вас. Вождя вашего похороните по своему обряду, с почестями.

Выслушав речь толмача, рязанцы подошли к саням, взяли тело Евпатия и положили его на свои скрещенные мечи.

Когда они тронулись от ханского шатра, перед ними расступилась орда.

Окровавленные, еле передвигая ноги, они вышли в поле и вскоре растаяли в морозной мгле.

Батый дал знак к началу штурма Коломны.

Цветы на пепелище

Вскоре после масленицы прибежал из Рязани в Чернигов гонец.

Смертельно усталого, с обмороженным лицом гонца под руки ввели в горницу, где жил княжич Ингварь. Слуги княжича раздели ослабевшего гонца и на руках снесли в горячую баню. Там его отпарили кислым квасом, потом валяли в снегу и вновь парили березовым веником. Лишь после этого гонец, уже не молодой боярин пронского князя, вновь обрел дар речи и на расспросы княжича Ингваря рассказал о бедствии, разразившемся над Рязанской землей, о разорении Рязани и Пронска, Переяславле и Коломны и о сожжении малого городка на Москве-реке.

— Погибла Русь, княже, — говорил со слезами боярин, — и не встанет вновь. Тронулся ныне Батый во Владимир-град, побьет суздальцев и ростовцев — кто же вознесет вновь русскую славу на Оке и Клязьме?

За одно утро почернел в лице и осунулся княжич Ингварь. Рассказывая о гибели его дядьев и братьев, о том, что все храбрые рязанцы сложили головы в неравном борьбе с татарами, гонец словно клал на плечи княжича все горе Руси, вливал в сердце терпкую горечь слез вдовиц и малых сирот.

И князь Михаил Всеволодович после расспроса гонца сказал Ингварю о том же:

— Один ты остался на всю Рязанскую землю, княжич. Тебе там и княжить пристало. Мужайся! Минует лихолетье, уймутся нечестивые — земля запросит устроения. А кто же, кроме тебя, пригреет сирот и утешит вдовиц, кто соберет бежавших в леса и дебри и вновь построит на пепелищах села и города?

Семь дней не выходил из своей горницы Ингварь, допуская к себе лишь прислужника отрока. Целыми днями ходил он по горнице из угла в угол.

В эти дни княжич превратился в князя. И борения двух чувств — жажда отомстить жестоким завоевателем за смерть близких и разорение родной земли и чувства ответственности за будущее края, за дело отцов, положивших много труда и воинской доблести для становление Руси на берегах неведомых дотоле рек — по крупице складывались сила молодого князя и его решимость.

Мстить врагу теперь — значит неизбежно умереть в неравной борьбе.

Князь Ингварь не страшился смерти. Но его потрясла мысль о том, что никогда не встанут рязанские города, на селищах и по избищам вырастут бурьян и жгучая крапива, и возделанные нивы вновь порастут частым ельником…

В городе начиналась робкая весна. Днем с крыш дружно позванивала капель, у порогов и у крылец собирались теплые лужи снеговой воды, а в ночь падали морозы, небо ярко горело звездами, и на месте дневных лужиц образовывались рыжие наплывы льда.

Десна лежала в берегах недвижно. Но с каждым днем все шире разрастались на излучинах темные закраины, прибрежные ракиты и осокори поблескивали капельками пота и чуть заметно розовели…

На восьмой день князь Ингварь приказал отроку готовить его дорожную суму, сказал о том же своим дружинникам, а сам прошел в княжеский терем.

Князь Михаил задушевно простился с гостем, хорошо снабдил его в дальнюю дорогу, дал два десятка запасных коней, а к вечеру приказал попам служить напутственный молебен.

Обнимая последний раз Ингваря, князь прошептал ему, не скрывая слез:

— Проведай перво-наперво мою свет-Евпраксеюшку и поблюди ее во вдовстве. А путь будет, проводи ко мне на Чернигов. Будь ей за место брата старшего…

Весна бежала вслед за малым отрядом князя Ингваря. И хоть скоро шел отряд, но не опередил беспутицы. Под Мченском их перегнали стаи черных грачей. Блестящие под солнцем, словно крытые чернью, птицы садились на рыжие дороги, кружили над полями, давшими широкие проталины, висели на приречных осокорях, уже замочивших корни в чистой воде растополья.