Эворон - [34]

Кончились вырубки в халдоми, затянулась хвоей долина, пошло мелколесье. Помаячил в вышине недолго флюгер аэропорта и тоже скрылся. Труднее стало бежать. Бельды петляет между деревьями, островками кедрача, выбирает путь в Ржавую падь покороче. То спускается к берегу Силинки, к сугробам, нависшим надо льдом, то снова забирает в чащобу. По вершинам елок катится холодное медное солнце, растет иней на бровях.

У Шаман-камня, часа через четыре после выхода из поселка, Афанасий разрешил устроить привал, и то ненадолго. До темноты надо вернуться, нечего делать ночью в тайге. Толька Бобриков пустился было в рассуждения о происхождении Шаман-камня и о невидимых нынче рисунках, которые он лично щупал, но Афанасий прервал его, раздал ребятам сухие, скрюченные веточки лимонника, захваченные им с собой, велел пожевать и спешить.

Скоро и скалу потеряли из виду. Стал Афанасий сворачивать к сопке, крайней слева из четырех, что показались впереди. Сопка крутая, сплошь поросшая хвойными зарослями, да такими густыми, что окунулись в них — и сумерки наступили. Старик прежде всех залез на вершину, на обрыв, к солнцу, шибко дует в рукав — согревается.

Простор открылся с вершины. Как с корабельного мостика, широко все видать. Седыми волнами тянутся к отпрянувшему горизонту холмы. В распадках между ними и на застывших марях — болотных низинах — лежат глухие тени. На полпути к соседней вершине замерло тонкое облако. Совсем рядом, кажется. Размахнулся Геля снежком, швырнул — и все увидели, пока летел белый ком, что облако обманное, не близко оно, ой как далеко. Исчез внизу снежок — и снова приблизилось облако, дразнит…

Афанасий указывает единственной своей лыжной палкой вниз.

— Ржавая падь.

По его лыжне, в обход обрыва, ребята спускаются в густеющие сумерки. Внизу, в мешанине снежных веток и бурелома, старик командует:

— Снимай лыжи. Недалеко, однако.

Проваливаясь в наст, выбрались на пологую, под углом к небу, поляну в каньоне меж глыбами камня и насупленными осыпями. По бокам каньона тесным строем, часовыми, стоят мохнатые кедры. Пройдешь по этим местам чуть в стороне от выбранной Афанасием тропы и не заметишь поляну. Посреди нее белеют шапки снега над пнями, а в самом центре — криво сколоченный из березы крест.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

На памяти старого Афанасия халдоми, а в особенности Ржавая падь, не очень почитались нанайскими охотниками. Да и гураны, русские переселенцы, обходили ее стороной.

Не то чтобы совсем дурная слава ходила по тайге про эти места. Но слушок был, что в долине Силинги, сразу за Шаман-камнем, охота неважная, ушел из этих мест и сохатый, и медведь и даже белка. Тяжело дышится, что ли, зверью на болотистой почве?

На десятое лето после войны русских с японцами приехал по воде из Хабаровска в стойбище Эворон большой начальник с инструментом. Мать рассказывала потом Афоне — совсем большой начальник, с погонами и рыжей бородой. Выгнал мальчишку и его мать из хурбы, сам стал жить в доме Бельды.

Хорошо. У Бельды лодка долбленая, можно в лодке спать. Молчит мать, молчит Афоня. Ходит начальник по тайге, белок не стреляет, землю ковыряет инструментом, спит в оврагах — в оврагах-то и ковыряет. Что-то ищет. Знает Афоня, что ищет. У него у самого в лодке лежат красные крючки, кованные из камня, найденного в халдоми. Потому что халдоми — сумка сокровищ. Молчит Бельды.

Два лета ходил бородатый начальник по тайге, на третье нашел халдоми. Афанасий видел — воротился начальник с красными камнями и говорил сам с собой в хурбе:

— Невероятно! Голубая медь! Святой бог!

Потом снова уехал в Хабаровск, но скоро вернулся злой и с забинтованной башкой. Афоне было тогда уже целых четырнадцать лет, вырос он жилистым и крепким, настоящим охотником вырос. Поглядел рыжебородый начальник на него задумчиво и не стал больше выгонять из хурбы, сам ушел в тайгу…

Долго живет дед Бельды на свете.

Утащила, помнит, щука последний красный крючок. Было это в год, когда на месте русского села Пермского и нанайского стойбища Дземги — там жила тетка Афони по отцовскому роду — начали строить город Комсомольск.

— В тридцать втором году, — подсказал Греков.

Однорукий нанаец кивнул…

Не близкая дорога от Эворона до стойбища Дземги, однако проделал ее Афоня к неудовольствию матери и радости тетки. К тому времени считался Бельды одним из лучших добытчиков на Силинге, много помогал стойбищу бороться с голодом и в зимнее время. И вот ушел на Амур, бросил промысел. Стал комсомольцем и начал работать на лесосплаве.

Там, на лесосплаве, и стащила щука последний красный крючок, а где новый взять? Крючки — большая ценность была, особенно по тем временам. И вздумал парень вернуться ненадолго в Эворон, в родные места, пробраться через болота в халдоми, в Ржавую падь, где красный камень. Ничего не сказал Бельды сплавщикам, только тетку предупредил, куда идет.

Ходил Афоня по тайге, ходил — не может найти заветного места, отысканного еще в мальчишеские годы. Заплутал. День ждала Афоню тетка, три ждала, весь табак выкурила. Через неделю привезли его в Комсомольск еле живого, в крови.