Рядом с Уильямом на диване сидит его сынишка, Роджер — зашуганный, молчаливый мальчуган, который кажется не вполне понимает, как сюда попал. Ему хочется поглядеть в окно. Там интересно, там огромный Сатурн, и Энцелад совсем рядом! Он тянет шею, пытаясь хоть что-то разглядеть, но от дивана до окна далеко, и видно только кусочек неба. Просто встать и найти себе место в салоне без ведома отца ему, видимо, даже в голову не приходит. А отцу не приходит в голову его отпустить. Или он других детей боится, уж не знаю.
— Не спеши, не прыгай на другую тему, — продолжает допытываться Джек. — Мы говорили о сути позиции, которую ты так яростно отстаиваешь на слушаниях в подкомитетах Большого Совета Ассамблеи. Примы второго поколения не вполне приспособлены к широкой экспансии в дальний космос, которая уже прошла технические экспертизы и одобрена профильными комиссиями. И речь идёт о начале массового производства третьего поколения…
— Конечно! Всё именно так и есть! — Уильям опять широко улыбается и разводит руками, дескать, наконец-то его поняли. — Мы, представители второго поколения, и не претендуем на прорыв. Мы понимаем, что нам там делать нечего, потому что в физиологическом смысле мы недалеко отошли от вас. Но третье поколение — это качественный скачок! Качественный в диалектическом понимании!..
— Иными словами, речь идёт об окончательном разделении человечества как минимум на две полностью некомплементарные расы…
— И вот именно это вас пугает больше всего? Да, я сталкивался с такими суждениями. Что ж, давайте и это тоже обсудим. Это ключевая позиция, по которой мы должны…
Тут Юлька неожиданно отстёгивает ремни, поднимается с кресла и протягивает Роджеру руку:
— Уильям, ты позволишь?
— Э-э, что? — тот обрывается на полуслове и смотрит на неё, как на заговорившую рыбу.
Юлька молча выдёргивает парня с дивана и усаживает на своё место. Тот, обалдевший от такого поворота, с испугом смотрит сначала на неё, потом на отца, а потом — ура, наконец-то! — в окно! Там Сатурн уже почти вылез из-за горизонта и висит над Энцеладом. Малец тут же забывает обо всём вокруг.
Юлька затягивает его ремнями, а потом шагает по проходу, заметив свободное кресло. На лице у неё такая злость и отвращение, что только тронь — зашипит и врежет! Она может, я знаю.
— Да-да, конечно-конечно… — летит ей вслед. — Так о чём я говорил? Ах да, насчёт комплементарности…
Юлька учится в параллельном классе и общается в основном со своими. Занимается танцами и ещё чем-то девичьим, так что нам пересечься особо и негде. У неё в классе мальчишек сильно больше, чем девчонок. И этот тип, Томас Морган. Красавчик и отличник, а то как же! Активист, и всё такое. Постоянно его рядом с ней вижу… Но меня она знает и даже улыбается иногда в коридорах! Когда она смотрит на меня своими глазищами…Ну, это ладно, не буду…
* * *
До посадки ещё долго, я разглядываю Энцелад над ушами моего соседа и продолжаю вполуха слушать спор старших.
Вся суть реформ антропомодификации, которые продвигают политические круги Уильяма, состоит в начале массового выпуска примов третьего поколения. У них там в новой версии генома много всего предусмотрено. Всё больше для комфортной жизни в космосе. А одна из ключевых особенностей — их можно будет производить только в утеринах. На размножение естественным путём они не рассчитаны. Второе поколение, вот как Уильям, ещё могут: Роджер ведь его настоящий, родной сын, а не прим. Обычный пацан, как я. А третье поколение — уже нет. То есть, какие-то анатомические признаки у них предусмотрены. Чисто внешне… Ну, вы понимаете… Но уже никаких там беременностей. В дальнем космосе с материнством и младенчеством слишком много хлопот, как они говорят. Гораздо проще подогнать мобильную фабрику, да и наштамповать за какой-нибудь год население для целого астероида! Удобно же!
— …У тебя нет родителей. А у третьего поколения не будет ни родителей, ни детей, — это уже голос Эммы. — То есть у этих… у этих людей не будет ни опоры в прошлом, ни цели в будущем. Это уже не общество, не народ — это конгломерат индивидуумов, когда каждый сам за себя. А такое общество неизбежно разрушится изнутри. Для кого будут стараться эти люди? Для кого они будут завоёвывать новые миры?
— Есть универсальная идея такой цели, — басит Уильям, не желая уступать. — Познание мира и его законов. Наука, одним словом. И люди, и примы живут для того, чтобы саморазвиваться и познавать мир…
— Но наука должна же кому-то служить! Чистая наука — это пустое, холодное любопытство, не проносящее никому никакого блага, — голос Эммы доносится всё тише. — Но главное даже не это! Вот смотри, мы спускались от лайнера больше двух часов, и твой сын постоянно сидел рядом с тобой. Тебе не пришло в голову, что ему интереснее в окно поглядеть, чем наши споры слушать? Почему ты не нашёл ему место у окна?
— Ну, это другое! — вспыхивает Уильям. — Он мог и сам о себе позаботиться! Я его именно так и воспитываю — в самостоятельности! Мужчина должен…
— А любить его, стало быть, не надо, только воспитывать? — перебивает его Эмма и вздыхает. — Нет, Уильям. Вы пытаетесь построить общество, из которого вынута идея любви. Такое общество нежизнеспособно. Вы, примы второго поколения, ещё в силах это понять. А третьего — уже нет. Если этот проект будет реализован, человечество неизбежно расколется на две принципиально непонятные друга для друга, принципиально чуждые половины…
