Евнухи в Византии - [33]

Итак, ясно, что даже в конкретном случае позднеантичных придворных евнухов приемлемое для всех объяснение их присутствия, недостижимо. Хопкинс приводит убедительные доводы, хотя сам осознает, что следует сделать оговорки в отношении некоторых общих идей касательно евнухов. Он апеллирует к идее о том, что евнухи заслуживают доверия, но отмечает, что они были способны руководствоваться своими собственными интересами, а не только интересами императора[494]. Он отмечает также способности евнухов устанавливать иные социальные связи и передавать свое богатство[495]. Кроме того, можно утверждать, что нарисованная им картина не полностью соответствует действительности. Есть ощущение того, что он проигнорировал острые углы. Он хочет связать эволюцию евнухов с Диоклетианом, но признает, что всадники, ставшие частью единой элиты, всё еще существовали при Константине. Кроме того, если бы эта тенденция началась при Диоклетиане, маловероятно, чтобы евнухи могли получить власть уже при этом императоре, как это утверждает Лактанций. Утверждение Стивенсона, что процесс происходил постепенно, кажется вероятным, хотя его указание на Фаворина как фигуры водораздела неубедительно потому, что софист вряд ли был типичным евнухом и что евнухи появились при римском дворе гораздо раньше, как это уже указывалось[496]. Некоторые исследователи утверждают, что «История августов» действительно может относиться ко времени правления Диоклетиана и Константина, а потому ее предположение о власти евнухов при дворе может отражать реальность, а не ретроспективу[497]. Странным кажется и аргумент Хопкинса, когда он утверждает, что Диоклетиан намеренно изменил имперский стиль, но рассматривает появление евнухов во дворце, по существу, как случайность — следствие захвата Галерием персидского гарема. Нет сомнений в том, что Хопкинс вполне эффективно объясняет, почему евнухи были могущественны, но его попытка объяснить принятие евнухов двором ошибочна[498]. Паттерсон, безусловно, прав, утверждая, что вопрос «Почему именно евнухи?» не рассматривался должным образом. Для Паттерсона жизненно важно понять привлекательность евнухов как евнухов, и он сразу берет быка за рога. Однако его обращение к символической антропологии для поиска ответа подверглось резкой критике. В своем исследовании чиновников-рабов в халифате Сокото Филипс размышляет об элитных рабах вообще и рассматривает аргументы Паттерсона. Он отмечает, что паттерсоновский:

«анализ евнуха как идеального символического посредника зависит от приятия им анализа символизма в мифе, который я просто не принимаю и который в любом случае не имеет отношения к анализу реального мира, особенно в том виде, в каком он разворачивался в реальной истории. Элитные рабы были не вымышленными и тем более не мифологическими существами. Они заслуживают того, чтобы к ним применялись методы, соответствующие изучению конкретных исторических феноменов, а не методы, разработанные для изучения вымышленных или других нереальных явлений»[499].

Можно с определенной симпатией отнестись к вердикту Филипса. Кроме того, анализ Паттерсона подчеркивает некоторые опасности, которые могут возникнуть в результате применения сравнительного подхода. Он не проводит четкого различия между позднеантичными придворными евнухами и евнухами в Византийской империи, а ведь, как будет подробнее показано в следующей главе, между ними существовали важные различия. Его знания о Византии порой зависят от некоторых стереотипных негативных известий[500]. Его взгляд на нечистоту византийских евнухов, основанный на китайских источниках, преувеличен точно так же, как преуменьшена оценка альтернативной точки зрения — об их чистоте. В конечном счете, его замечание о том, что высшему господину требуется лучший раб, убедительно, но это объяснение уводит нас в сторону. Впрочем, и другие исследователи подчеркивали ценность евнухов как посредников. Хопкинс сам высказывал это мнение, а совсем недавно Мармон и Рингроуз исследовали этот вопрос касательно исламских и византийских евнухов соответственно[501]. Интересно, что они связывают эту способность к посредничеству с гендерной идентичностью евнухов, — это тот аспект, который не был затронут Хопкинсом, но который был определен Стивенсоном как, вероятно, весьма важный. Изучая евнухов как хранителей священного пространства в исламском обществе, Мармон утверждает, что евнухи были «категорией бесполых индивидуумов, которые одновременно определяли и пересекали границы морального и физического пространства в мире живых и в мире мертвых»[502]. Пытаясь понять, почему евнухи были, по-видимому, неотъемлемым элементом византийского общества, Рингроуз приходит к выводу, что «упрощенный ответ заключается в том, что евнухи составляли третий пол — людей, у которых была уникальная способность посредничать между социальными группами»[503]. Сложность подобных теорий, как и в случае с Паттерсоном, заключается в том, что трудно представить себе, чтобы рассматриваемые общества давали объяснение использованию евнухов в таких терминах. Они представляют собой современные осмысления исторической практики.