Эвита. Женщина с хлыстом - [70]

Но хотя университеты теперь находились под контролем правительства, перонистская пропаганда была нацелена в основном не на студентов, но на школьников. Возможно, духовник Эвы, иезуит отец Бенитес, научил ее тому, как важно направить разум и душу человека в те годы, когда он еще достаточно восприимчив к внешнему воздействию. Учителей начальной школы жестко контролировали и периодически проверяли: никто из них не мог надеяться сохранить свое место, если не пересыпал объяснения хорошей дозой перонистской пропаганды; в учебниках, начиная с букваря, по которому дети учились читать, постоянно говорилось о новой Аргентине Перона и воздавались благодарения Эве. Детские книжки пестрели хорошими маленькими перонистами, которые желали знать, почему жизнь неожиданно стала такой прекрасной, и даже последние страницы журналов, где обычно печатались коротенькие сказки или комиксы, теперь содержали пропаганду, рассчитанную на неопытные детские души. В журнале под названием «Мундо перониста», который, очевидно, занял место популярного «Мундо архентино», в выпуске от 1 ноября 1951 года – этот выпуск был целиком и полностью отведен для перонистской пропаганды – на детской страничке очередной «маленький перонист», размышляя над жизнью генерала Перона, напомнил, что хороший маленький мальчик-перонист всегда верен и храбр, и предостерегал: чтобы не сбиться с пути, нужно действовать всегда как генерал Перон и сеньора Эва Перон.

До 1950 года пост министра образования занимал уже упоминавшийся доктор Иваниссевич, твердо придерживавшийся убеждения, что юные умы не должны быть обременены слишком большим количеством идей. Когда он неожиданно и благоразумно исчез, его место занял доктор Армандо Мендес Сан-Мартин, директор Фонда Эвы Перон.

Фонд возвел себе огромное новое здание на земле, отобранной у университета Буэнос-Айреса. В 1951 году его строительство продвигалось не так быстро, как планировалось, – каменщики устроили забастовку, требуя погашения задолженности по зарплате. Забавно, что перонистские чиновники обходили молчанием вопрос о том, для каких целей предназначено это здание, хотя все прекрасно знали, что здесь разместится управление фонда. Ходили разговоры, противоречившие слухам о вице-президентстве Эвы, что формируется некое новое большое министерство, которое она возглавит, и именно поэтому перонисты предпочитают пока помалкивать.

Эва избрала для себя роль лидера социальных реформ и получила официальный титул Первой Самаритянки; быстро усвоив все штампы современной гуманистической демагогии, она бойко говорила о достоинстве личности, об унизительности официальной благотворительности, общих спален и формы. Но слова и позы ничего не значили, ведь она не облегчала нужду и горести, которые видела вокруг, а мстила за нужду и горести собственной юности. Ощущение своего родства с бедняками не открывало ее сердца для сочувствия и симпатии. Если она бывала добра к бедным, то потому, что нуждалась в их признательности, и, пока они усыпали ее путь розами, становились на колени при ее приближении и умоляли ее о благословении, она продолжала даровать им свою щедрость; но если они выказывали малейшую непокорность, она становилась беспощадной и жестокой. Она шла вперед к своему триумфу, и ничто не могло помешать этому движению или заставить ее свернуть с пути. В самые пламенные из ее ранних дней, до поездки в Европу и до того, как она взяла на себя роль доброй самаритянки, она отправилась в город Тукуман, на севере; там начались волнения рабочих сахарной промышленности, которые были одними из самых эксплуатируемых аргентинских тружеников, и поездка Эвы, тщательно подготовленная, имела своей тайной целью погасить их недовольство. Целый караван армейских грузовиков привез плакаты и транспаранты из Буэнос-Айреса, улицы были украшены флагами и триумфальными арками, и клакеры на трибунах, подогревая толпу, скандировали: «Эвита! Эвита!» Сообщалось, что она везет посылки с едой и одеждой для раздачи беднякам. Она и вправду раздала около тридцати тысяч подарков с едой, одеждой и двумя неизменными фотографиями; говорили, некая фирма из Тукумана выделила на это триста тысяч песо и что поездка в общем и целом стоила больше миллиона с четвертью песо. Вокруг ее посещения создали такой ажиотаж, что самолет, в котором она летела, не мог некоторое время приземлиться, потому что толпы народа поломали барьеры и заполнили поле. Когда он все-таки приземлился, семь человек погибли и сотня получила ранения в давке. Но это не прервало церемонию, и в тот же вечер в Белом зале, в доме провинциального губернатора, Эву назвали Королевой сахарного тростника, увенчав золотой, а не бумажной короной.

И, наверное, психологически не так странно, что Эва, которая с такой горечью выступала против олигархов, которых она называла выродившимися, продажными и жестокими, в своей благотворительной деятельности, которая, как она настаивала, призвана установить социальную справедливость, превзошла в своем стремлении к покровительству олигархов и сама стала их чудовищной копией. Престарелая владелица поместья смотрела на людей, работавших на нее, в лучшем случае как на своих детей, в худшем – как на своих рабов. Она следила за тем, чтобы у них была крыша над головой и пища, когда они состарятся, прописывала им лекарства, когда они болели, устраивала им нагоняи и сочетала церковным браком, готовила приданое для их новорожденных и платья для первого причастия для девочек, приносила сладости и игрушки на Рождество и видела себя щедрой благотворительницей, игнорируя тот факт, что им мало платят, что у них плохие дома и они необразованны. Эва предложила им лучшую оплату, в некоторых случаях – лучшее жилье и образование перонистского толка. Но она продолжала держать их за детей, целиком зависящих от нее, и ввергла целую страну в состояние экономического рабства, – а как могли люди, в огромной своей массе необразованные и наученные рабству, оказать ей сопротивление? Она оставляла им даже меньше возможностей достичь зрелости, нежели олигархи, и, как и олигархи, она говорила о «своем народе», становясь крестной матерью для бесчисленного количества младенцев и раздавая подарки на Рождество, как если бы эти люди и в самом деле были ее маленькими детьми. Она могла предоставить им пальто разных цветов и фасонов или огромное количество набивных платьев – самых хорошеньких; но получатель пальто или платья не мог сам выбрать цвет и фасон, но должен был радоваться тому, что ему дали, как ребенку полагается радоваться полученной в подарок книжке, хотя его приятелю в соседнем доме подарили велосипед. Что должны надевать люди, то, чему они должны учиться, что читать – все определяла Эва Перон.