Эвиал - [13]

А затем Иф-Шинн приказали покинуть Последнее Прибежище. Ведь, по преданию, если Танцующая Со Смертью лишатся своей силы, значит, Смерть оборачивается против тех, кто делит с ней кров и пищу. И, ежели ушедший Старейший по какой-то причине закрывал глаза на сей прискорбный факт, то новый предпочел сразу, фигурально выражаясь, указать Иф-Шинн на дверь.

… Скрипнули ржавые петли, и жестяная миска лязгнула о грязный пол клетки.

— Ну что, еще не подохла?

Из своего убежища она посмотрела на человека, принесшего ей ту отвратительную бурду, что гордо именовалась едой. Он был совсем еще молод — усы и борода только-только пробивались на его гладком, загорелом лице. Темные, чуть раскосые глаза смотрели весело и зло.

— Ну, где ты там, тварь? Вылезай, а то больше жратвы не получишь…

К своему содержательному монологу человек присовокупил несколько слов, значения которых Иф-Шинн не понимала, но которые, скорее всего, имели оскорбительный смысл и относились непосредственно к ней. Она сделала вид, что собирается покинуть свою тряпичную кучу — высунула голову, в тот же миг ощутив, как солнце раскаленным языком лизнуло и без того обожженную, зудящую чешую. С гадкой усмешкой человек наблюдал за ней, держа руки за спиной. Нет, уж лучше дождаться, когда этот образчик человеческой породы удалится восвояси…

Боль резнула ее внезапно — через лицо, задев шею. От неожиданности Иф-Шинн взвизгнула и опять зарылась в тряпки, проклиная мальчишку и всех его соплеменников заодно. О, где же Великая Смерть, которая раньше так легко повиновалась ей, Танцующей?..

Человек, все так же ухмыляясь, постукивал хлыстом по прутьям решетки. Потом он ушел, но еду все-таки оставил. Выждав еще немного, Иф-Шинн пододвинула к себе миску.

… Она покинула Прибежище на закате, как и было положено — уходящий в долгий путь дуотт никогда не оставит свой дом на рассвете или среди дня. Так учили Те, Кто Пришел Первыми, и это правило соблюдалось в любых обстоятельствах.

Ночью, в серебряном свете луны, Иф-Шинн последний раз исполняла свой танец — без всякой надежды на то, что Смерть снизойдет, услышит призыв и позволит своей старой знакомой шагнуть на Новый путь. Как и следовало ожидать, ничего не произошло — исчезнувшая однажды Сила никогда не возвращается. Уйти же просто по собственному желанию Иф-Шинн не смела, ибо этот путь вел в никуда, без надежды на то, что когда-нибудь она возродится для новой жизни.

А потом, после длительных скитаний, Иф-Шинн попалась в цепкие руки людей.

… Клетку тряхнуло на ухабе. Выглянув еще раз из-под тряпья, Танцующая с тоской отметила, что унылый степной пейзаж сменил ряд аккуратных белых домиков Синь-И, расписанных орнаментами красного, зеленого и черного цветов.

И все повторилось опять. Люди сбежались поглазеть на чудо — настоящего дуотта в клетке. Глупо таращились, тыкали пальцами.

— Была великая битва! — вдохновенно вещал тот, кто держал Иф-Шинн в клетке, и кого она уже привыкла называть хозяином, — мы бились три дня и три ночи, и наконец это чудовище пало на колени и молило меня о пощаде!..

Тут Иф-Шинн полагалось выбраться из кучи тряпья и, изображая поистине запредельную ярость, броситься на прутья клетки.

Какой позор для Танцующей Со Смертью — стать посмешищем для тех, кого она должна была безжалостно уничтожать!

Она медленно выпрямилась во весь рост, подняла руки вверх и, сгорая от стыда, издала низкое, утробное рычание. Зрители, дружно ахнув, подались назад; где-то захныкал ребенок.

На этом представление обычно заканчивалось. Иф-Шинн поспешно зарылась в свои лохмотья, стремясь скрыться от злорадных и любопытных взглядов; потом до ее слуха донеслось звяканье монеток, сыплющихся в котелок. Плата за представление.

— Не скупитесь, не скупитесь, — снисходительно приговаривал хозяин чудовища, — где вы еще такое увидите?

И они расплачивались звонкой монетой, ибо дуотт в клетке — воистину редкость…

— Твое чудище не выглядит злобным, — прошелестел чей-то голос совсем близко, — может, продашь?

Иф-Шинн осторожно выглянула из своего укрытия.

Рядом с хозяином стоял некто, закутанный в плащ приятного темно-зеленого цвета с золотистой каймой — несмотря на жару. Капюшон, надвинутый на глаза этой загадочной личности, позволял видеть только гладкий точеный подбородок и улыбку на бледных губах.

— Госпожа, — хозяин отвесил низкий поклон, что было редкостью, — как я могу продать свой хлеб?

— Я могу хорошо заплатить, почтенный, — в ее голосе появилась неприкрытая ирония, — того, что я дам, хватит и тебе, и твоим детям.

— Я слыхал, что дуотт взглядом может повредить ребенку. Так что вам это не к чему, госпожа. Эта тварь не продается.

Ребенку? Но…

Иф-Шинн вдруг поняла, что госпожа, желающая ее заполучить, очень скоро должна обзавестись потомством.

— Это твое последнее слово, почтенный? — на губах женщины появилась загадочная улыбка, — что ж… Очень, очень жаль…

Она повернулась и быстро исчезла в толпе; однако Иф-Шинн успела заметить, как к ней присоединились двое — черноволосый мужчина гигантского роста в грубой дорожной одежде и один из тех, кого народ Иф-Шинн именовал уахтх, а люди — половинчиками.