Евграф Федоров - [110]

Федоров сам жил трудно; да в глубине души он считал, что и не должен ученый жить легко, что всегда должно гореть беспокойство неблагополучия, тогда работается лучше. Но таких тягот, какие выпали на долю Карножицкого, он не знавал.

«Вы не поверите, многоуважаемый Евгений Осипович, какое мрачное и безотрадное время я теперь переживаю. Бывает, что при таком тяжелом и мучительном настроении весна, молодость, поэзия, музыка яркой искрой промелькнут в сознании, и на душе делается легче и светлее. Но и этих мимолетных моментов давно уже у меня нс было, и я сижу неподвижно и тупо над работой моей о скучивании, без надежд когда-нибудь кончить ее удовлетворительно для моего сознания.

Временами чувствую головокружение, которое, как я боюсь, может служить предвещанием помешательства, \о тя сознания я пока не теряю.

Беспокоит меня нравственное сознание полной моей бесполезности и непригодности к научной работе, ибо одни измерения и описания кристаллов не составляют еще минералогии…

Таким образом, я в основу моей диссертации думал положить открытый мною в запрошлом году закон первичного скучивания, ибо на 100–150 страницах, конечно, не уместить бы все мои мелкие измерения, наблюдения и идиотские рассуждения о скучивании, нуждающиеся сверх того в сильном подтверждении.

И вот, когда я сопоставил все данные, полученные мною для законов скучивания, то оказалось не более 120 угловых величин, на точность которых я мог вполне положиться… Хотя я два года свято верил открытому мной закону и гордился этим открытием более, чем другим чем-либо в моей жизни, однако эти дни я и сам начинаю сомневаться в нем, и вот здесь и лежит корень моего отчаяния».

Он отчаивался зря; впоследствии рентгенометрия кристалла доказала, что он был прав; у него-то самого не было возможности проверить свой вывод экспериментами, по это было святое отчаяние настоящего ученого.

Евграф Степанович встал и опять начал ходить по кабинету. У него было очень тяжело на душе. Чтобы хоть немножко утешиться, он взял с дивана письмо Карножицкого, в котором были понравившиеся ему слова и перечел их:

«Не стоит заботиться о смерти, ибо в жизни еще есть много хорошего, например минералов, музыки и других вещей».

Глава сорок третья НОВАЯ ГЕОМЕТРИЯ

Не молодостью живем, не старостью умираем. Когда-то Николаи Николаевич Дерюгин любил этой пословицей обороняться от назойливого недоумения друзей, почему отрекся от веселой войсковой жизни. Э, не молодостью живы… Теперь уж нет его, и сколько лет без него минуло, не вмиг припомнить — считать надо. О себе Евграф Степанович мог бы сказать, что и стареем не старостью, в добавление к пословице. Так много он о старости своей говорил, так часто жалобился на слабость, на усталость мозга, что и впрямь на шестом всего десятке и наружно и внутренне был старец. Наружно: библейский старец. Нет нужды доказывать или даже описывать эту особенность его облика, достаточно самого беглого осмотра фотографий. К тому же и все его воочию видевшие в один голос о том трубят. Большеголовостью, усугубленной седою пышной бородой и седой курчавой гривой, законченной отделкой черт и застылой, величавой красотой лица при непривычно-сверкающем блеске черных глаз он всех поражал. Мы однажды уже заметили, что он словно рожден был стать профессором (или многолетне к тому себя готовил). Осмелимся прибавить, что он так же словно бы рожден был стать старцем. И может, и к этому себя исподволь готовил — и торопился…

Что ж, старость-то, она себя ждать не заставит, коли ее тем более просят явиться. И директор Горного института Е. С. Федоров был человеком старым. То ли это почтенное обстоятельство, то ли изумившее, надо сказать, весь ученый Петербург избрание его в директора, только враги и завистники его, если они вообще существовали, как сквозь землю провалились, всякая вражда вокруг него растаяла. Напротив, все к нему относятся теперь чуть ли не угодливо, исключая департамент полиции и министра…

Когда в открытом ландо катит он по улицам, подставляя небу сверкание глаз, на тротуарах его узнают, а молодежь так даже картузы вверх подбрасывает. В Минералогическом собрании приветствуют аплодисментами. Академики с ним теплы и вежливы… правда, в среду свою пока манить не решаются, не в силах будучи забыть громкую историю его из нее выхода.

Заветнейшие мечты Евграфа Степановича, как видим, исполнились. Он стал профессором… и он стал старым. (Он даже директором стал, о чем и не мечтал никогда.)

Оберегая читателя от мрачных предчувствий — как неоднократно поступали мы прежде, — торопимся сообщить, что, несмотря на демонстративную старость и одряхлевший мозг, на полное истощение которого продолжают поступать жалобы, Евграф Степанович творит с поразительной скоростью и создает один за другим великолепные произведения. Нет возможности разобрать их сколько-нибудь полно: тут и петрографические очерки, и минералогические обзоры, и оригинальные попытки практического приложения различных сторон его учения о кристалле. Мы вынуждены остановиться лишь на работах обобщающего и философского характера.

Фигурально выражаясь, он вернулся к той