Евгения, или Тайны французского двора. Том 1 - [45]

— Будьте милостивы, ваше величество, выслушайте меня, — произнесла Долорес, опускаясь на колени перед королевой, — клянусь именем всех святых, что я без ведома отца отдала ключи, с помощью которых освободили Олимпио из подземной темницы.

После этих слов Изабелле негоже было больше сомневаться в их правдивости, она гневно и с удивлением посмотрела на стоявшую перед ней на коленях девушку.

— Почему же ты это сделала? Что побудило тебя к измене? Я не могу понять! Этим поступком ты подвергла себя и отца немалым испытаниям. Ну, говори же, что именно побудило тебя освободить заключенного?

— Я люблю его, ваше величество, — едва слышно прошептала Долорес.

— И ради любви к нему ты изменила своей королеве и своему отцу, — проговорила Изабелла, — в таком случае на тебя одну падает вся вина.

— Как, — перебила графиня, — ради любви ты решилась на такой поступок, безумная?

— Не называйте меня изменницей, простите меня, — умоляла Долорес со слезами на глазах, — я много выстрадала. Олимпио, приговоренный к смерти, давно уже занимал первое место в моем сердце. Наша любовь была чиста! Но тут он вступил в армию дона Карлоса, я долго не видела его, но мы по-прежнему были связаны тесными узами и оставались друг другу верны. И вот я увидела его после долгой разлуки в цепях! О, будьте милосердны — посудите сами, могла ли я не оказать помощь в освобождении из заточения горячо любимого мною человека.

Евгения насмешливо улыбнулась, и в то время как королева села за письменный стол, чтобы написать несколько слов в защиту Долорес, графиня обратилась к стоявшей на коленях девушке.

— Безумная, — сказала она саркастически, — неужели ты до того свято веришь в преданность этого человека, что решилась обречь на беды себя и своего отца?

— Да, графиня, я свято верю в него.

— Так смотри же и кайся в том, что ты сделала. Розу эту мне прислал твой дон Олимпио в ту самую ночь, когда покидал Мадрид, — продолжала Евгения, вполне довольная своим торжеством, и презрительно кинула розу бедной девушке.

— Олимпио, — повторила Долорес дрожащим голосом, и глаза ее засверкали неестественным блеском, — не послышалось ли мне, графиня, — Олимпио?

— Да, он прислал мне розу! Ты, я думаю, сама понимаешь теперь, как необдуманно, почти безумно ты поступила, причинив столько горя своему отцу.

— Что со мной? — прошептала девушка, проводя дрожащей рукой по лбу и глазам. — Мои мысли путаются. Олимпио…

— Возьми это письмо, Долорес, — произнесла королева, подавая исписанный лист бумаги дочери смотрителя замка, смотревшей вдаль блуждающими глазами.

— Марита, отведи бедняжку к ее отцу.

Старая дуэнья, только что вошедшая в будуар, взяла из рук королевы бумагу и затем обратилась к Долорес, онемевшей от удара, постигшего ее так внезапно.

— Пойдем, бедняжка, — сказала Марита мягко и нежно, — опирайся на меня, тебя от души жаль.

— О святая Матерь Божья, — прошептала едва слышно девушка, с трудом дойдя в сопровождении старой Мариты до квартиры отца.

Она в изнеможении упала возле постели старого Кортино и долго и горячо молилась. Отец вполне сочувствовал горю своей дочери и не делал ей горьких упреков.

На другой день он почувствовал себя лучше и был в состоянии явиться в суд, но только он в сопровождении дочери намеревался отправиться туда, как посланный принес ему приговор. Были найдены смягчающие вину обстоятельства, так как суд принял во внимание то, что в этом деле были замешаны гвардейские офицеры. Его лишали теперешней должности.

При чтении этого известия старый смотритель замка опустился на стул в полном изнеможении. Долорес подошла к нему и нежно поцеловала его руку и морщинистые щеки, орошенные слезами.

— Будь мужественным, отец! Вечером мы уйдем с тобой отсюда. Матерь Божья не оставит нас. Даже если мы лишимся всего на свете, в нас останется вера в Бога, и мы не погибнем.

— Ты права, Долорес, — произнес Мануил Кортино, выпрямившись, — ты права, дочь моя, будем же надеяться на милосердие Божье.

Он не сказал ей ни одного грубого слова, не делал никаких упреков — но Долорес с сильной болью в сердце видела, как тяжело ему было расставаться со старой квартирой в замке, в которой он провел несколько десятков лет, и как он был слаб после стольких бессонных ночей, проведенных им в невыразимом отчаянии.

Долорес надо было собраться с последними силами, чтобы перенесли все испытания, навалившиеся на нее. Но последний удар, нанесенный ей Евгенией, окончательно добил ее — Долорес содрогалась при мысли о словах графини. Ради Олимпио она принесла в жертву себя и отца, и он же, Олимпио, в то же время изменил ей.

Этого не в состоянии было спокойно вынести уже и без того изболевшееся сердце девушки. Долорес не хотела верить в правдивость слов графини, она то опасалась чего-то и лихорадочно дрожала, то опять светлые надежды озаряли ее — во всяком случае, она решилась повидаться с Олимпио, и у него у самого узнать то, что так несказанно мучило ее.

Когда вечером старый смотритель замка, окончив в последний раз свои занятия, сидел грустный и задумчивый, к нему подошла неслышными шагами Долорес. Он и без слов понял то, что она хотела сказать. С несчастным видом он протянул ей руку — Долорес вывела своего отца из комнаты и вместе с ним оставила замок.