Евгения, или Тайны французского двора. Том 1 - [211]

— Вы знаете, графиня, что каждое ваше желание — для меня закон! — ответил принц-президент и повел прекрасную донну через голубой зал в покои, убранные пальмовыми, лавровыми и гранатовыми деревьями и листьями, где царила спасительная прохлада.

Роскошные, от пяти до шести футов вышиной деревья были так размещены в зале, что каждое окно, освещенное матовым светом, образовывало род ниши. В тени одного из окон стояли Камерата и Олимпио. Евгения и Луи Наполеон, по-видимому, их не заметили или сделали вид, что не замечают, и встали под другую нишу.

Принц Камерата жаждал этого свидания, он хотел объясниться с Наполеоном, Олимпио же, напротив, надеялся его отвлечь.

Так как разговор между графиней и принцем велся довольно тихо, можно было подумать, что собеседники обменивались очень нежными сердечными словами; доносились вздохи, и, казалось, Луи Наполеон говорил о своей любви. Камерата не мог удержаться от того, чтобы не высказать вполголоса свое замечание. Конечно, на это замечание никто не обратил внимание, но так как оно перешло в смех, то должно было сильно смутить Наполеона, потому что демонстрировало ему, что он замечен его врагом.

Принц-президент увел прекрасную Евгению обратно в красную комнату; он был сильно взволнован и взбешен преследованием Камерата. Тотчас же после этого к нише Камерата и Олимпио подошел герцог Морни. Герцог, обращавшийся довольно нагло в тех случаях, когда считал, что сила на его стороне, очень кратко и бесцеремонно произнес следующее:

— Принц Камерата, мне поручено спросить у вас, почему вы с излишней настойчивостью преследуете известную вам цель?

— Скажите вашему поручителю, мой любезный, — ответил запальчиво испанец, — что принц Камерата имеет намерение вызвать вашего господина или друга, или кем он вам там приходится на дуэль! Покорнейше прошу вас сообщить мне немедленно решение принца Наполеона насчет места и прочих условий!

— Вы забываетесь, мой дорогой друг, что тот, кого вам угодно вызывать, глава государства и, стало быть, у него нет возможности принять ваш вызов! Однако я охотно обременю себя предложением. Принц-президент не может принять вашего вызова, но я приму!

— Нет, пожалуйста, господин герцог, я едва знаю вас и вы столь же мало могли меня оскорбить, сколь мало можете дать мне удовлетворение.

— Принц Камерата…

— Без всяких угроз, господин герцог, я не боюсь их! Вам остается только передать мои требования. Если принц Наполеон не примет вызова принца Камерата, ну, тогда он может принять на свой счет последствия такого поступка, называемого в обыденной жизни трусостью!

В то время как Камерата произносил эти слова глухим голосом, с бледным и страстным лицом, Олимпио стоял в глубине ниши. Он охотно пресек бы эту стычку, но ничего бы не смог сделать сейчас, когда жребий был уже брошен! Он увидел, как Морни вскипел гневом, мускулы его лица задрожали, глаза сделались маленькими и пронзительными; он был до того потрясен, что гнев отнял у него голос, и он не произнес ни одного слова.

В конце концов Морни сделал легкий поклон и вышел в соседний зал, где обменялся с принцем-президентом несколькими фразами. После этого его тщетно искали в залах, он незаметно вышел из дома.

— Клянусь всеми стихиями, принц, — тихо сказал Олимпио, обращаясь к Камерата, чувствовавшему себя весело после того, как свалил со своей души тяготившее его бремя, — вы были слишком запальчивы.

— Зато, мой дорогой друг, мне теперь очень хорошо, потому что я облегчил свою душу. Я сгораю от нетерпения узнать, что решили с моим требованием эти господа.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, принц!

— Доброе или худое; а он уже теперь не уйдет от меня; я счастлив, что могу назвать его трусом, если он вздумает уклониться.

Принц и Олимпио присоединились к обществу, ведущему разговор за шампанским и другими винами, и подключились к дружеской беседе присутствующих.

Луи Наполеон был очень бледен. Он разговаривал с князем Монтегро и графиней, даже смеялся, но этот смех был мертвым и ужасным. Он не обменялся ни одним взглядом с принцем Камерата, который вел себя чрезвычайно непринужденно. Непосвященные могли бы подумать, что между двумя гостями не произошло ничего и что они даже не знали друг друга.

Только Евгения, казалось, догадывалась о сцене; в разговоре с маркизом она поочередно обращала свои взгляды то на Луи Наполеона, то на Камерата, ходившего по залу с Олимпио Агуадо. Вскоре она забыла о маленьком споре между соперниками, увлекшись мыслью, как бы сделать так, чтобы видеть у своих ног их обоих, быть любимой обоими и, ободряя их попеременно, выбирать между ними любого.

Прекрасная молодая графиня с холодным сердцем должна была постоянно следовать советам своей матери. Принц-президент представлялся ей такой блестящей партией, что, по собственному признанию пожилой графини, превосходило даже и ее надежды.

Луи Наполеон вскоре попросил позволения удалиться: ему предстояло еще важное свидание на улице Ришелье. Остальные гости разошлись вскоре после полуночи. Когда Олимпио и маркиз сели в свои экипажи и простились с Камерата, он тоже направился к своей карете. В ту самую минуту, когда принц вошел в свою карету и занял место на обитом шелком сиденье, из тени, падавшей от ближайших домов, вышли три высоких полицейских, вооруженных с головы до ног, и быстро направились к карете Камерата.