Евангелие рукотворных богов - [34]

Мало кому известно, но в иных реальностях, под другими звездами прозывают страшных псов не иначе как Божьими Овчарками.

Нос лодки уверенно рассекает водную гладь, оставляя за собой две расходящиеся в противоположные стороны невысокие волны. Ванко низко склонился над бортом. Отражение колеблется, разбивается на части, разбегается окружностями под ударами крупных капель дождя. Дождь. Как давно ему стали доверять, а не прятаться в ужасе под крыши при первых брызгах? Дождь вперемешку с пеплом – еще не забыты темные потеки сажи, что оставляла после себя падающая с неба вода. Тогда трудно было поверить в животворящие свойства влаги. Дождь не смывал грязь – он ее приносил. Грязь страшную, источающую странные болезни – слабость, головную боль и рвоту, грязь, разъедающую волосы, обжигающую до волдырей, сочащихся гнойными выделениями. И хотя не каждое выпадение осадков вызывало такие последствия, люди содрогались при виде первой капли. И медленно, очень медленно, в течение десятилетия учились потом без опаски подставлять лицо под дождевые струи. А вот мальчик радовался дождю. В глубине души каждого человека чистая вода – признак обновления и возрождения.

Стерва тоже любуется неспешным течением. Посередине челнока, прислонившись к борту и опустив руки в прохладный поток. Сегодня ей уже лучше, спала горячка, охватившая девушку после ранения и мучившая всю ночь. Помогли ли лекарства, выбранные Ключником наугад, или крепкий организм сам справился, кто его знает? Рахан утром размотал тряпки, осмотрел струпья, удовлетворенно хмыкнул и сменил повязку.

– Нормально.

– Шрамы страшные будут?

– Жить останешься.

Сейчас он клевал носом на корме, склонив голову после ночи у руля. Нипочем моросящий дождь, капюшон защищает от воды и скрывает изуродованное лицо. Вчера на рассвете, в робких лучах восходящего солнца, выбравшийся из леса Ключник выглядел несколько обескураженно. Не ответил на вопросы, молча подхватил пожитки, проследовал к сходням, отвязал лодку покрепче и устроился у кормила. Всем видом показал, что рассиживаться и ждать кого бы то ни было не намерен. Ванко со Стервой бегом бросились к суденышку.

Только отчалив и удалившись на приличное расстояние, Рахан позволил себе пояснить девушке:

– Волки.

– Что?!

– Волки. Волколаки.

– Много?

– Трое. Может, больше.

– Не может быть. Как же ты ушел?

– Просто. Развернулся и ушел.

– Так не бывает.

– Знаю. Они стояли и смотрели, рычали, – Ключник покачал головой, – недовольные, как будто подгоняли.

Стерва недоверчиво посмотрела на солдата:

– Где Краб?

– Он остался. На завтрак.

– А оружие?

– Не дали подойти.

– Странно, никогда не слышала, чтобы они добычу отпустили.

– Рахан, ты от них во второй раз ушел? – встрял Ванко.

– Да ну? – Наемница заинтересовалась.

– Было. Зимой, ночью. Вели. Играли, как с мышью. Или гнали. Не поймешь – то обложат, то вытесняют, за ноги хватали вполсилы. Пока я огрызаться не начал. Убил… нескольких. Тогда они озверели – откуда ни возьмись целая свора. Я с обрыва прыгнул. Так и не понял – сам спасся или все-таки выпустили.

Ключник поежился. Неприятные воспоминания даже для, казалось бы, лишенного чувств солдата: как задавленный копошащейся массой, ломающей клыки о прочный доспех, с трудом, по дюйму, оставляя за собой след из крови, не только своей, полз он по снегу, задыхаясь и с каждым клацанием челюстей лишаясь куска собственной плоти. Он двигался к обрыву, крутым двадцатиметровым утесом нависавшему над скованной льдом рекой. И там, на краю бездны, он, окровавленный кусок мяса, раздираемый болью, взмахивает ножом, отбрасывает последним усилием несколько урчащих тел, подминает под себя крупного волка и хрипло смеется. Шаг – и он уходит. Вниз. Удары о промерзшие камни, сначала немного амортизированные сжатым в руках мохнатым туловищем, потом иссеченные ладони расслабляются, и уже ничто не защищает в неконтролируемом падении. Треск костей. Тело отказывается группироваться. Короткая дорога длиною в двадцать метров. Высотою в двадцать метров. Мгновенья, но каждый встреченный камень – яркая вспышка на растянувшемся пути. Вышибает дух соприкосновение со льдом. Облегчение – можно приоткрыть рот и выплюнуть режущие язык осколки зубов. Пронзительный шум в сочащихся кровью ушах и где-то далеко, в недосягаемой высоте, разочарованный вой. Протяжный вой – последний звук в угасающем сознании…

– Да, странные твари, – Стерва прерывает ход его мыслей. – Так это они тебя так? Да ты счастливчик. Знаешь, как называют их на юге? Адские Гончие.

Адские Гончие… Божьи Овчарки… Не слишком ли противоречивы имена? А стоит ли вдумываться в такие мелочи? Дремлющему сейчас калеке, например, все равно, как именуют тварей, что до кости вонзали зубы в его конечности. И уж тем более не станет он разглагольствовать, во благо это или во зло кому бы то ни было. Оставим философам, нежащимся в благополучии и привыкшим делить мир на черное и белое, размышлять над подобными странностями. Тем же, смысл существования которых сводится лишь к выживанию, невдомек. Они не знают ведомого маленькой сове, сидящей на мохнатой ветке склоненного над водой дерева и внимательно, осознанно наблюдающей за неторопливым скольжением судна с тремя пассажирами, не знают, что нет преисподней, как нет и эдема, что послесмертие всем одно, за исключением лишенных этого дара несчастных, и что роль в собственном упокоении каждый выбирает сам.