Евангелие от Тимофея - [7]

По гладким, струганым доскам нас дотащили до края помоста и, не выпутывая из сети, оставили там. Я уже успел догадаться, для чего предназначена эта похожая на трамплин конструкция. Именно отсюда сбрасывали в Прорву мертвецов и преступников. Короче говоря, эшафот и некрополь одновременно. Невеселое местечко, что и говорить!

Болотники между тем занялись непонятным делом: быстро нарезав длинных тонких жердей, они связывали их верхушками по три штуки и в том же месте крепили свои объемистые мешки. Затем одновременно – р-раз – каждый ухватился за свою жердь, и с десяток высоких треножников выросло на помосте. Мешки развернулись и огромными чулками упали вниз. Каждый из них покрывала еще сеть, точно такая же, в какой барахтались мы. Жаркие смоляные факелы один за другим вспыхивали под горловинами чулок, и те понемногу зашевелились, стали пухнуть и округляться.

Вскоре жерди за ненадобностью были разобраны и отброшены прочь. На свежем ветру покачивалась целая эскадрилья тугих, крутобоких монгольфьеров, с трудом удерживаемых на месте их хозяевами. Но вот, повинуясь безмолвной команде Змеиного Хвоста, двое первых болотников, увлекая баллон, побежали к краю помоста и смело прыгнули в бездну. В последний момент оба они успели вскочить в широкие кожаные петли, прикрепленные к сетке.

– Всякое случалось в моей жизни, – сдавленно пробормотал Головастик. – Но вот в Прорве летать еще не приходилось.

– Ради такого случая ты просто обязан сочинить новую песню, – посоветовал я.

– Сочинить ее я, может, и сочиню, – вздохнул Головастик, – только кто ее, кроме косокрылов, слушать будет?

К нам уже подбегали четыре болотника, и каждый тащил с собой непослушный, рвущийся из рук баллон.

Наш кокон, подхваченный за края, заскользил по настилу, провалился вниз и плавно поплыл вдоль покатой, ощетинившейся тысячей веток, перевитой гирляндами цветов и увешанной лохмотьями мха зеленой стены. Длинные, горизонтально торчащие побеги веретенника время от времени задевали оболочку шара. Постепенно ветер увлекал нас все дальше в сторону, но еще долго в белесой дымке угадывалось нечто неизмеримо огромное, заслоняющее чуть ли не половину видимого пространства.

Болотники снова зажги факелы, и спуск замедлился. Слева и справа от нас бесшумно скользили другие шары. Все это походило на мирный воздушный праздник, и я мало-помалу стал успокаиваться.

Что бы ни ожидало нас впереди, хуже уже не будет. (Ох, как жестоко я ошибался!) Может, не все болотники такие отчаянные головорезы, как Змеиный Хвост и его команда? Жаль, что я так мало знаю об этом народе. Вот только штанов они зря не носят и очень уж все серьезные…

– Эй! – позвал я Шатуна. – Чем ты нас в гостях угощать будешь?

Болотник ответил что-то, но встречный поток воздуха отнес его слова.

– Не слышу, – настаивал я, но Шатун больше не реагировал на мои вопросы.

– Не дери зря глотку! – крикнул мне Яган. – Зачем ему теперь говорить с тобой? Кто мы для него такие? Сморчки! Видел, как его приятели резали наших служивых?

– А правда, что с нами будет?

– Откуда мне знать! Ни одно существо, в жилах которого течет кровь, не вернулось еще из Прорвы. Мимо Фениксов и косокрылов даже камень не пролетит. Но, если мы и достигнем Иззыбья, ничего хорошего нас там не ждет. Болотники не щадят чужаков.

– Да-да! – подтвердил Головастик, и непонятно было, шутит он или говорит серьезно. – Людишек ничтожных, вроде меня, они просто топят в трясине. А кто чином повыше, да еще в портках, того сажают в яму с голодными пиявками.

Внезапно что-то изменилось вокруг нас. Шар резко ускорил падение. Болотники, потушив факелы, энергично переговаривались, больше жестами, чем словами. И хотя понять что-либо по их грубым, малоподвижным лицам было весьма непросто, где-то внутри меня зародился скверный холодок тревоги. Весьма и весьма неприятно, скажу я вам, если тот, в ком ты уверен больше, чем в себе самом, начинает проявлять признаки растерянности и беспокойства.

Болотники встали в своих хлипких седлах в полный рост и, вцепившись в сеть, принялись дружно раскачивать шары. Тем же самым, насколько я мог понять, были заняты и другие воздушные наездники. Шары, до этого двигавшиеся компактной группой, начали расходиться в стороны.

Какой-то новый звук исподволь вплелся в неутихающую песню ветра – тихий скользящий шорох, негромкий посвист огромных невесомых крыльев. Впереди и много ниже нас из тумана неспешно выплыла сероватая треугольная тень, похожая на очень большой дельтаплан: тонкая мохнатая перепонка, растянутая между хрупкими, давно утратившими первоначальное предназначение лапками (примерно десятиметровой длины каждая), четыре уродливых рудиментарных пальца, беспомощно свисающих по краям перепонки, пятый, развернутый вверх, кривой и острый, как петушиная шпора, длинная шея, увенчанная маленькой круглой головкой, черная оттопыренная губа, черные десны, две пары тускло-белых клыков.

Слегка кренясь и описывая концентрические, постепенно суживающиеся круги, косокрыл медленно приближался. Один из шаров пронесся прямо над ним, едва не задев хребет, однако это ничуть не заинтересовало летающую тварь. Она уже наметила себе цель, самую крупную из представленных здесь. Сначала косокрыл проплыл под нами, потом впереди, пересекая курс (нас при этом качнуло, как ялик на штормовой волне), и вот, затмив белый свет, уже навис сверху. Шея его, до этого круто, как у лебедя, откинутая назад, стремительно развернулась, и клыки достали одного из болотников. Каким-то чудом тот все же удержался в петле, хотя остался без факела и без левой руки. Обливаясь кровью, он зацепил нашу сетку за баллон и только после этого камнем рухнул вниз. Косокрыл, разворачивающийся для нового захода, нырнул вслед за ним и, подхватив поперек туловища, скрылся в тумане. Когда спустя несколько минут он вернулся уже совсем с другой стороны, горло его было непомерно раздуто и в нем медленно, толчками передвигался какой-то ком.