Евангелие от рыжего кота - [17]

— Слушаю, господин, — сказал он, склонив голову и озорно блеснув глазами.

— Я хочу знать, на какой корабль сел рыцарь-госпитальер и монахиня, — сказал сержант, внимательно глядя в глаза мальчика

— Рыцарь-госпитальер, с монахиней на руках, сел на корабль «Святой Петроний». Капитан судна – Доменико Секьявро из Венеции, — четко доложил юноша, не отводя глаза.

— Что значит на руках? — не понял Гуго де Монтегю, грозно поглядывая на юношу.

— Я забыл тебе сказать, Гуго, что Мария спала на руках Раймонда, — промолвил Жан ле Мен совсем спокойным голосом.

— Что значит, спала? — не понял Гуго: — Среди белого дня?

Жан ле Мен не мог ничего добавить.

— Если позволите, господин, — сказал юноша и Гуго кивнул головой, — мне кажется, она была без сознания.

Гуго присел на причальный камень, понимая, что встреча с ассасином и для Марии не прошла бесследно.

— Возможно, ты знаешь, куда отправился корабль? — задумчиво спросил Гуго де Монтегю и посмотрел на юношу.

— Это будет вам стоить ещё одно сольдо, — промолвил юноша, и сержант тот час протянул ему ладонь с двумя монетами. Не ожидавший такого скорого ответа, юноша стушевался и скороговоркой произнёс:

— Я не возьму от вас денег, если возьмёте меня с собой.

Гуго де Монтегю внимательно посмотрел на юношу, а потом произнёс: — Я не могу тебя взять с собой, так как мне нечем тебя кормить.

— Я могу подрабатывать юнгой на корабле, — промолвил юноша

— Давай возьмём мальца, уж больно он боек, — произнёс Жан ле Мен, и это решило сомнения сержанта.

— Эй, ты! — крикнул Гуго де Монтегю и юноша повернулся.

— Меня звать Адонис, — сообщил он, подходя к сержанту, — а ваш друг уплыл в Понт.

— Куда их, к чертям, понесло, прости Господи, — рассердился Гуго де Монтегю, понимая, что среди сарацинов защитить Марию не так-то просто.

— Если мы поспешим, то успеем на корабль «Надежда», который отправляется туда же, — сообщил Адонис и первым побежал по пирсу в направлении отдельно стоящего корабля.

***

После разговора с неизвестным арабом, который интересовался друзьями убитого, монах вернулся в церковь и, склонив голову, трижды прочитал молитву за упокой души раба божьего Дюдона, а потом посчитал, что исполнил свою миссию, отчего полез в карман чёрной засаленной рясы и вытащил кусок хлеба с ветчиной. В воздухе, кроме запаха ладана, разнеслись соблазнительные миазмы остро пахнущего мяса, оскверняющие лоно церкви, но умиротворяющие душу монаха. Он, истекая слюной, уже хотел вгрызться зубами в соблазнительные вкусности, как услышал тихое: «Дай!»

«Демоны!» — подумал монах, хотя лоно церкви не их парафия. Тем не менее, он подумал, что здесь его демоны не осилят, и снова раскрыл рот, собираясь откусить большой кусок. «И мне дай!» — настойчиво повторил тихий голос, и монах озабоченно повернулся, полагая, что над ним шутит его напарник, которого он сменил с утра. В храме никого не было, и монах снова подумал: «Демоны!» Он тут же покаялся в своих грехах, в том числе и в чревоугодии, а когда закончил с умиротворённой душой, то снова поднёс ко рту свой завтрак.

— Дай кусочек, жадина, — произнёс немного окрепший голос, и монах встал от возмущения.

На него смотрел покойник, вернее не на его лицо, а на кусок хлеба и ветчину в его руках. Монах видел всякое, но оживших покойников – никогда.

— Усопший, мёртвым не положено есть, — сказал монах, вгрызаясь в мясо, и полагая, что нанюхался благовоний, отчего наблюдает галлюцинацию.

— Дай хоть кусочек, зараза, — просил покойник, но монах его не слушал и быстро уничтожал завтрак.

— Господь велел делиться, — прорычал покойник и встал с гроба, перевернув его на пол. Выдрав у монаха последний кусочек хлеба и крошку мяса, Дюдон де Компс бросил всё в рот и не глотал, смакуя.

— Сколько тебе заплатили за похороны? — деловито спросил Дюдон и монах честно ответил: — Двенадцать сольдо.

— Не ври!? — удивился Дюдон щедрости своих друзей. Монах вытащил из кармана монеты и госпитальер посчитал. Еще раз удивившись, он сгрёб половину монет с руки онемевшего монаха и сказал: — Похороны отменяются.

С этими словами он покинул церковь. Пузо болело. Хасан аль-Каин, подлец, проткнул его своим кинжалом и подумал, что убил, так как у Дюдон де Компса от раны случился приступ, отчего его парализовало. Такое с ним случалось и раньше, после того, как упрямый отец продержал его всю ночь на морозе, воспитывая в нем характер. Только по воле отца он отправился на восток защищать веру Христову. Правда, сухой и жаркий климат не часто напоминал ему о болезни, и Дюдону здесь нравилось, в особенности восточная кухня. Так как он считал себя пострадавшим за веру, то никогда не отказывал себе в малом грехе – чревоугодии.

В Сидоне было неспокойно.

Недобрые вести обгоняли гонцов, пугая жертвами и разрушениями. Вестей из Акко не приходило, но из арабских источников стало известно, что город захвачен мамелюками, всех оставшихся вырезали, а детей и женщин увели в рабство. Тир сдался без боя, но христиан никто не щадил, уравнивая и бедных и вельмож. Впрочем, Дюдону де Компсу нет дела до слухов, так как он, первым делом, утолил свой голод, а потом отправился в крепость. Знакомые тампильеры, стоящие у ворот, увидев его, удивлённо воскликнули: