Евангелие от Люцифера - [2]

Стоило Финн покинуть помещение, как на нее обрушилась страшная жара. И запах. Под ногами особой грязи вроде бы не было, лишь воздух на расстоянии казался подернутым металлической хмарью, но вонь стояла такая, что ей поневоле вспомнились слова Хилтса. Вот уж точно, — нужник. Финн чуть было не рассмеялась: век живи, век учись — и попадешь в нужник.

Она огляделась по сторонам. Повсюду были люди. Тысячи людей. Десятки тысяч, причем вроде бы все они знали, куда направляются. Если около половины мужчин носили европейское платье, то прочие красовались в ошеломлявших разнообразием длинных струящихся балахонах, которые именовались, кажется, «джелабия». Некоторые щеголяли в тюрбанах, другие в вышитых тюбетейках, называвшихся, как она знала, «тагия», или в «кафия» — головных платках в стиле Лоуренса Аравийского, с плетеными шелковыми шнурами. У всех женщин, носивших юбки или более традиционные одеяния, были покрыты (по меньшей мере повязаны шарфами) головы, а у многих и лица. Ее собственные, медного цвета волосы, собранные сзади в конский хвост и едва прикрытые видавшей виды бейсболкой с логотипом команды «Торонто Блю Джейс», притягивали мужские взгляды, и ничего хорошего в этом не было.

Автомобили, грузовики, микроавтобусы, скутеры, такси и туристические автобусы заполонили обочину. Трубили рожки, громко говорили и жестикулировали люди, а среди всего транспортного изобилия бросалась в глаза запряженная лошадью телега на огромных резиновых колесах, нагроможденная старыми, в выбоинах колпаками для колесных дисков.

Финн поймала себя на том, что не может сдержать улыбку. Жара стояла адская, солнце слепило и обжигало, жуткая какофония забивала уши, выхлопные газы добавляли свою нотку к неповторимой и без того симфонии «ароматов». Это был сумасшедший дом.

Восхитительный сумасшедший дом.

С сумкой в одной руке, волоча чемодан позади себя, Финн прокладывала себе путь сквозь суетливую толпу, высматривая обещанную машину с водителем. Разумеется, девушка воображала себе что-то соответствующее духу приключенческих фильмов — «дискавери-тойота-крузер» или, еще лучше, лендровер. Увы, в действительности ее поджидал ржавый микроавтобус «фиат», переоборудованный из отслужившего свой срок автомобиля «скорой помощи». Давнишняя красная краска поблекла до розового цвета, но на дверце еще можно было различить почти стершийся белый крест и надпись «Скорая помощь». Рядом с этим автомобильным антиквариатом стоял молодой человек в обтягивающих синих джинсах и плотно облегающей футболке, с напомаженными, как у Элвиса Пресли, волосами. Выглядел паренек лет на шестнадцать, но она понимала, что в действительности ему больше. Он курил сигарету и явно хотел походить на Аль Пачино в фильме «Лицо со шрамом». Финн увидела в руках встречающего табличку с надписью «Экспедиция Адамсона», и ее улыбка сделалась еще шире. Поразительно, как может повлиять слово «экспедиция» на вашу энергетику после долгого полета в битком набитом самолете.

Она оставила свой багаж на широком тротуаре и перешла улицу к плосконосому транспортному средству.

— Я Финн Райан.

С нелепым вздохом, долженствующим означать вселенскую тоску, юноша выдул из ноздрей две тонкие струйки дыма и спросил:

— Вы к кому относитесь?

— Что вы имеете в виду?

— То, что и сказал. Полевой персонал? Работники? Волонтеры? Специалисты?

По-английски он говорил безупречно, почти без акцента.

— Я штатный иллюстратор.

Он кивнул и смерил девушку взглядом, который, не будь парнишка так молод, показался бы ей похотливым.

— Специалист.

— А кто ты?

Он сделал кислое лицо.

— Ахмед, водитель. Ахмед, переводчик. Ахмед, бригадир землекопов.

— Я так понимаю, что тебя зовут Ахмед.

— Вам не удалось бы произнести мое настоящее имя. Американцы думают, что всех египтян зовут Ахмед, или Абдулла, или Мохаммед, поэтому я Ахмед. Ахмед-египтянин.

Он невесело усмехнулся. Финн улыбнулась в ответ.

— А как, по разумению египтян, зовут всех американцев?

— В вашем случае: Ah’mar katha ath nan, — ответил Ахмед, выгнув дугой брови.

— Простите?

— Это значит «рыжеволосая»… или вроде того, — прозвучал за ее спиной голос, принадлежавший, как оказалось, Хилтсу, ее соседу в самолете.

Теперь на темноволосом фотографе была старая темно-синяя фуражка с золотыми пилотскими крылышками на околыше и потрескавшаяся, древняя летная кожаная куртка. Слишком теплая для столь страшной жары.

Он курил дымящую, слегка деформированную сигариллу. Его единственный багаж составляла большущая парусиновая дорожная сумка через плечо с нанесенной на нее по трафарету надписью «Хилтс».

— Я Хилтс, — сказал он, потом наклонился поближе к Ахмеду и прошептал: — Balaak bennana derri law Tul’a!

У Ахмеда отвисла челюсть.

— Вы говорите на алжирском?

Хилтс разразился очередной короткой речью на мелодичном стремительном диалекте, и в результате этого монолога от лица молодого египтянина отхлынула кровь. Он пролепетал что-то в адрес Финн, отводя, однако, при этом глаза.

— Он извиняется за свои слова и просит на него не обижаться, — перевел Хилтс.

— А что он сказал?

— Это совсем не интересно, — ответил молодой американец и повернулся к Ахмеду. — Почему наши сумки еще не в машине?