Евангелие от Иисуса: Сарамаго в стане еретиков - [15]

, — отвечает Бог на вопрос Иисуса, почему бы ему самому не заняться покорением мира, — не позволяет бессрочный и нерасторгаемый договор, который мы, боги, заключили между собой, обязуясь никогда впрямую не вмешиваться в чужие распри”. Прорвавшийся в повествование намек на то, что существует больше чем просто иудейская история, сильно снижает масштабность Бога. Он уравнивается с идеей, которой сначала не было и которая родилась в какой-то момент времени. Причем дата рождения сообщается: “Вот уж четыре тысячи четыре года, как я стал богом иудеев”. Дальнейшее снижение Бога еще более радикально: он предельно внешним образом противопоставляется человеку. Этот тезис не только чужероден представлениям Юнга, но и вообще отдает дешевизной. “Стало быть, вы людей используете как орудие?” — спрашивает Иисус. “Именно, сын мой, — отвечает Бог, — именно так: из человека можно выстругать любую ложку, от первого крика до последнего вздоха он всегда готов подчиняться”. Сарамаго демонстрирует здесь чрезвычайный примитивизм, причем не имея в виду ничего гностического. Никакого другого Бога, кроме Творца (действительного похожего на гностического Демиурга), он не знает, и та драма, что разыгрывается в окутанной туманом лодке — это именно окончательная драма, потому что нет плеромы, где можно было бы найти альтернативу. Вообще суть претензий Сарамаго к Богу подчас заставляет задаваться вопросом, а понимает ли он сам смысл парадоксальности? Является ли показанная им парадоксальность заранее задуманной, или же она создалась в его романе случайно, как побочный эффект постмодернизма? Увы, из текста этого нельзя понять. По большинству вопросов мысль писателя не может похвастаться достижением каких-то результатов, она следует по пути чисто художественных находок.

Сарамаго и Юнг сходны в том, что действительно пытаются понять суть “светоносности” зла. Они не открещиваются от Дьявола сразу же, они вглядываются в него для того, чтобы попытаться обратить на пользу то, что он дает. У Сарамаго Дьявол всегда возвещает о себе светом, будь то звезды, мерцающие на земле, или светящаяся земля. Дьявол опасен, на этот счет не следует заблуждаться ни в каком приближении. Но Бог тоже опасен, а сверх этого далек от сознательного человека в виду своей парадоксальности. Парадоксальность Дьявола более приземлена, по крайней мере, дьявольские намерения всегда более ясны в отличие от божественных. Миссия человека состоит в том, что отойти от Дьявола и помочь Богу стать по-настоящему добрым. Такова позиция Юнга, оформленная им в книге “Ответ Иову”. Но пока что человек не особенно преуспел в этом направлении, и главная мысль Юнга звучит так: “Бога можно любить и нужно бояться”. Современные человеческие достижения — это, по его словам, почти уже та самая “сверхчеловеческая сила, которую подкинули падшие ангелы”, а следовательно, и небывалая в своем масштабе ответственность. Бог дает человеку упреждающий опыт, и за это его можно любить. Но дает он его в виде шоковой терапии, и за это его нужно бояться.

 

Часто складывается впечатление, что происходит инфляция многих понятий, в частности, понятия парадоксальности. Это понятие обладает ложной привлекательностью, поскольку кажется, будто если им вооружиться, немедленно откроются перспективы для вынесения окончательного суждения по многим вопросам. Заслуга Сарамаго в том, что он не дал хода его дальнейшему снижению. Ведь парадокс — это прежде всего чудовищный обман ожиданий, и только потом хитроумная уловка разума, пытающегося вести спекулятивные игры за пределами своих возможностей. Утверждение о том, что Бог парадоксален и непознаваем, давно превратилось в клише, но, видимо, мало кто отдает себе отчет в том, что одно знание о парадоксальности довольно-таки бесполезно, поскольку всегда утешает, а вот непосредственное воздействие ее на человека шокирует как ничто на свете и по-настоящему заставляет стремиться к морали. Сарамаго показал подобное воздействие. То, что его поняли только как богохульника, одновременно означает, что его не поняли как художника парадокса. Его роман, как уже отмечалось выше, скорее является богоборческим, чем богохульным. Автор слишком любит Иисуса, пусть и только как человека, чтобы превращать лишение его божественной сущности в центральное послание своей книги. Его послание состоит в другом — в том неустойчивом гуманизме, который развивали нерелигиозные экзистенциалисты, а именно в том, чтобы получить представление о добре и благе, исходя из самого человека, а не из его метафизических надзирателей. У Сарамаго такой гуманизм абсолютизирован, он выше ветхозаветной морали и родственных чувств и, следуя по пути, очищенному от присутствия Бога, он объявляет предметом своей заботы любую жизнь — человека, животного, планеты. Так что, хотя Сарамаго и играет с опасным огнем, этот огонь кое-что все-таки согревает.