Евангелие от Фомы - [97]

Ковровая завеса у двери откинулась, и на пороге встал Манасия.

— Ты что, мальчик? — ласково спросил старик, опуская свой калам.

Неслышными по ковру шагами Манасия подошел к отцу, взял его старую, прозрачную руку и молча, нежно поцеловал ее…

— Да что ты, мальчик?.. — удивился и обрадовался тот.

— Прости меня, отец… — низким голосом проговорил Манасия. — Но я предупредил галилеянина об… этом… ну, который был у вас в синедрионе…

Рабби Каиафа опустил свои всезнающие глаза на свое рукописание…

* * *

…Ровными ударами Иешуа бил лицом о жесткий камень. Он уже не стонал даже. Боль крушения была такова, что не было сил даже стонать. Со всех сторон сияли безбрежные, холодные пустоты, от которых замирала душа. И он поднял от камня искаженное, в синяках и в пыли лицо…

— Но Он — есть?.. — тихо, но настойчиво спросил он в звездную бездну.

Огромное молчание…

— Он?.. Вероятно, есть потому, что есьмь я… — сказал тайный голос. — Боюсь, что без него не было бы и меня… А я как будто есьмь… А еще точнее: Он это Я и Я это Он. Как нас, в самом деле, разделишь?

— Но… тогда на что же Он?.. — совершенно изнемогая, спросил Иешуа.

— А!.. Вот этого и я не знаю… — сказал тайный голос. — Ни на что Он, ни на что я, ни на что жизнь, ни на что все, этого и я не знаю… Все горит, все сгорает, покрывается пылью, этой тягчайшей из всех плит могильных, а зачем — никто не знает… Впрочем, уже поздно — вон идет судьба твоя… Конец.

Иешуа быстро встал. Среди серебра лунного сада, из-под горы, заиграли мутно-багровые отблески факелов. Было непонятно, для чего нужны были дымные факелы в эту светлую, лунную ночь, но так было. И безмерный ужас охватил душу Иешуа: пусть бессмысленна жизнь, пусть все его дело было ошибкой, пусть все обман, пусть даже в небе никого нет, но жить, жить, жить!

— Вставайте!.. Вставайте же!.. — крикнул он спящим ученикам. — Да что же вы все спите?!

И было в его голосе что-то такое, что заставило всех сразу вскочить. Они еще ничего не понимали и, как бараны, сбились в испуганную, бестолковую кучу. В это мгновение к Иешуа подбежал запыхавшийся Симон из Каны — он не забыл чуда с вином на его свадьбе — и, хватаясь за грудь, задыхающимся от бега голосом едва выговорил:

— Не тревожься… Зелоты тут… сейчас ударят… И когда остановят они римлян, спасайтесь…

И он снова убежал в лунный сад… Из-под горы между тем в багровом зареве дымных факелов, кроваво блистая шлемами, поднимался небольшой отряд храмовой стражи и римлян. И вдруг из-за камней вихрем бросились на легионеров черные тени. Раздались крики. Засверкали красно мечи. На мгновение шествие с факелами замялось было, но тотчас же римляне неудержимо ударили по повстанцам. Схватка длилась недолго: многие полегли среди камней, а уцелевшие бросились бежать в горы. Небольшая часть римлян пустилась за ними, а остальные вместе со стражниками синедриона быстро окружили Иешуа с учениками.

— Вот они!.. — крикнул чей-то голос радостно, как бы возвещая начало какого-то веселого праздника.

Из толпы, среди дыма коптящих факелов, отделился бледный Иуда и, крепко сжав челюсти, торопливо — чтобы разом кончить все — подошел к Иешуа.

— Шелом, рабби!..

И — поцеловал его.

Несколько учеников вдруг бросились в темноту и исчезли в саду. Симон Кифа, растерянный и жалкий, неловко путаясь, выхватил из-под плаща тупой меч и ударил им по голове Малха, слугу Каиафы, из любопытства увязавшегося за отрядом, и отхватил ему ухо. Малх дико завыл и присел на землю. Иешуа болезненно сморщился и через силу проговорил:

— Ну, что ты?.. Оставь…

Ему уже связывали за спиной руки. Стало горько и смешно.

— Я чуть не каждый день бывал безоружным среди вас, — проговорил он все тем же, как будто равнодушным тоном, — а вы вот вышли на меня, как на разбойника…

Но его никто не слушал да и не понимал… Римляне, крича и смеясь, выводили из сада пойманных повстанцев. Первым привели Иону. С глубоко рассеченной щеки его капала на грудь кровь. Суматохой воспользовались Симон Кифа и Иоханан и тоже скрылись в саду…

— Наверное он? — строго спросил Иуду старший легионер Пантерус, высокий, стройный, крепкий, несмотря на многочисленные раны, лигуриец с красивым, но уже увядшим лицом и седеющей головой.

— Он… — коротко, через силу отвечал тот, глядя в сторону.

Его знобило…

— Ну, поживей поворачивайся!.. — строго крикнул Пантерус. — И так теперь всю ночь проканителишься… И смотри в оба: может, какие молодцы еще засаду где устроили… Марш!

Обходя черные в свете луны трупы повстанцев, отряд двинулся вниз, к городу. Иешуа, как сквозь туман, увидел веселого Исаака: раскинув руки, тот тихо лежал на спине между камней с развороченной головой, и сладкая тишина была на его когда-то веселом, задорном лице. У его ног ничком лежал его брат Симон. Из груди его, подобная дорогому вину его свадьбы, тихо струилась в траву кровь… На месте ночевки остался только один Иуда. Зябко завернувшись в свой рваный плащ с оторванной полой, он остановившимися глазами смотрел вслед спускавшемуся к мосту отряду…

XLIV

К вечеру по городу снова прошла волна тревоги: кто-то опять пустил слух, что взбунтовалась Самария и что из-за Иордана к Иерусалиму идут повстанцы во главе с царем кочевников Харетом. Другие говорили, что слухи эти распускаются самими храмовниками, чтобы ускорить развязку опасного и надоевшего восстания… Во всяком случае, храмовники решили немедленно покончить все, а, главное, изъять поскорее «царя иудейского». Спешить было необходимо и потому, что завтра вечером, в пятницу, начинался великий праздник Пасхи, а там — святая Суббота, день покоя. И потому связанного Иешуа прежде всего повели в дом Ханана, который находился совсем поблизости. По белому в свете луны забору четко выделялись вьющиеся розы, от которых маленькая Сарра оторвала ветку, чтобы украсить ею ослицу если не царя иудейского, то, во всяком случае, своего царя…