Евангелие от Фомы - [111]
— А-а! — тихонько уронил Фома. — Значит, понял-таки, что ошибся… — и, покачав головой, он, вздохнув, заключил: — То-то вот все мы слепые!..
— В чем ошибся? — гневно нахмурил брови Иоханан. — Что опять говоришь ты?
— В том и ошибся, что все надеялся… — сказал Фома. — А Он вот и не пришел… Ну, не гневайся — это я ведь так, про себя… У тебя — свое, а у меня — свое…
За стеной послышался бешеный бег, дверь сразу распахнулась и в комнату бурей, торжествующая, с разметанными золотыми волосами, ворвалась Мириам магдальская.
— Он воскрес! — сияя, крикнула она. Все повскакали с мест.
— Что такое?! Что она говорит?! — раздались голоса. — Откуда ты?.. Да она потеряла рассудок…
— Он — воскрес! — вся пылая, повторила она звенящим голосом… Слушайте все… — и, задыхаясь, сияя всем существом своим и то и дело прорываясь бурными рыданиями, она начала: — Я… я все это время не отходила от его могилы… я билась головой о камни… я молилась: «Если Ты есть… если то, о чем он говорил от имени Твоего, правда… ну, хоть немножко правда… сделай чудо; отдай мне его назад! Ты всемогущ — что Тебе стоит это? И тогда я поверю всему, всему и… не знаю… отдам Тебе всю душу мою… Только возврати мне его!..» Но Он молчал. И опять я молилась, и грозила в небо кулаками, и билась головой о камни, и не отставала… Воины гнали меня прочь, но я возвращалась опять… Я не спала ни одной минуты за все это время… я ничего не ела… и я не знаю даже, сколько дней прошло с тех пор… Меня прямо ветром шатало, но я не отставала: «Отдай его мне назад!.. Сделай чудо!..» Я пыталась отвалить проклятый камень и оборвала все ногти, — она показала свои окровавленные пальцы, — и меня прогнали опять… И вот сейчас по утру… совсем ослабев… я опять пошла к его могиле… Воинов, вижу вдруг, нет, и могила пустая! — она разрыдалась. — Ноги мои подкосились… и я упала… И вдруг… он сам… живой… вышел ко мне из сада и… и я… голова моя была, как в тумане… приняла его за садовника, и спросила его, куда же дел он тело учителя… Он сперва молчал… а потом… тихо так… нежно… этим милым голосом своим: Ми… — она разрыдалась. — Мириам… И я… закричала от… радости… и пала к ногам его… и он — говорил со мной… И он велел мне поведать вам, что… — она снова разразилась бурными рыданиями и, вся сияя, вся звеня, снова крикнула: — что он воскрес!..
Все, не сводя с нее глаз, слушали. Лица прояснились. Но верить еще не могли… Фома, переглянувшись с Манасией, задумчиво перебирал пальцами в бороде.
— Ты наяву бредишь, Мириам! — со слезами на глазах проговорил Симон Кифа.
— Он воскрес! — вся в слезах, вся в огне, безбрежно торжествуя, воскликнула Мириам. — Он говорил со мною… Идемте все скорее к его гробнице — там вы сами увидите все… Идемте все!
— Идем, идем!
Все трясущимися руками стали разбирать плащи и посохи.
— А ты не говори им, господин, о замыслах храмовников ничего… — тихо в сторонке сказал Фома Манасии: — Посмотри, как они ожили…
— Хорошо… — тяжело вздохнул Манасия.
— Но скорее, скорее же!.. — горела Мириам. — А-а, Манасия, и ты тут?.. А я и не заметила… Пойдем и ты с нами: он воскрес!..
— Это — чудо любви ее… — поспевая за другими, печально и тихо проговорил Манасия.
— Ах, бедная ты, бедная… — покачал головой Фома и, помолчав, вдруг живо прибавил. — Нет, а Иуда-то? Никогда я не думал, что он такой хороший человек!
Манасия с удивлением посмотрел на него.
— Да как же господин… — сказал тот. — Мы продаем совесть десять раз на дню и ничего вот, ходим, а он один раз только продал ее и удавился… Хороший был человек!.. — убежденно прибавил он…
— Но скорее же!.. — пылала Мириам. — Что вы как тащитесь?!
LI
Возвратившись из дальних странствий по востоку, в Иерусалим снова приехал Марк Лициний Лепид со своей красавицей-женой Вероникой. Он просил Пилата познакомить его с выдающимися местными людьми. Так как пригласить храмовников в преторию было невозможно, — из боязни осквернения они ни за что не согласились бы принять участие на пиру прокуратора — то Пилат переговорил с Иродом и Ирод выразил согласие чествовать влиятельного римлянина у себя…
На одной из многочисленных террас беломраморного дворца Ирода Великого собралось довольно большое общество: тут был Ирод, пышный и накрашенный, как всегда, еще более пышная Иродиада и тонкая и гибкая, с красными, точно кровавыми устами, Саломея, прокуратор Понтий Пилат, Каиафа и несколько старейшин, Марк Лициний Лепид, высокий и красивый римлянин, который не прочь был иногда щегольнуть своими взглядами, значением и обращением, в венке из миртовой ветви в честь Афродиты, и его жена Вероника, гречанка, прелестная, но точно надломленная женщина с белокурыми волосами и голубыми, рассеянными глазами. Вечер был тихий, прелестный, и велариум был уже свернут. Между стройных белых колонн, над перистыми вершинами пальм, виднелся весь осиянный золотым сиянием вечера Иерусалим. Вдали, около ворот Яффских, четко вырисовывалась на заре башня Гиппикус, а за ней чернела лысая Голгофа и три уже покосившихся креста на ней… Неподалеку от пышного, убранного свежими розами стола, за которым возлежало общество, стояло что-то прикрытое большой, золотистого цвета шелковой пеленой…
Роман "Казаки" известного писателя-историка Ивана Наживина (1874-1940) посвящен одному из самых крупных и кровавых восстаний против власти в истории России - Крестьянской войне 1670-1671 годов, которую возглавил лихой казачий атаман Степан Разин, чье имя вошло в легенды.
Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.
Иван Фёдорович Наживин (1874—1940) — один из интереснейших писателей нашего века. Начав с «толстовства», на собственном опыте испытал «свободу, равенство и братство», вкусил плодов той бури, в подготовке которой принимал участие, видел «правду» белых и красных, в эмиграции создал целый ряд исторических романов, пытаясь осмыслить истоки увиденного им воочию.Во второй том вошли романы «Иудей» и «Глаголют стяги».Исторический роман X века.
К 180-летию трагической гибели величайшего русского поэта А.С. Пушкина издательство «Вече» приурочивает выпуск серии «Пушкинская библиотека», в которую войдут яркие книги о жизненном пути и творческом подвиге поэта, прежде всего романы и биографические повествования. Некоторые из них были написаны еще до революции, другие созданы авторами в эмиграции, третьи – совсем недавно. Серию открывает двухтомное сочинение известного русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940). Роман рассказывает о зрелых годах жизни Пушкина – от Михайловской ссылки до трагической гибели на дуэли.
«Душа Толстого» — биографическая повесть русского писателя и сподвижника Л. Н. Толстого Ивана Федоровича Наживина (1874–1940). Близко знакомый с великим писателем, Наживин рассказывает о попытках составить биографию гения русской литературы, не прибегая к излишнему пафосу и высокопарным выражениям. Для автора как сторонника этических взглядов Л. Н. Толстого неприемлемо отзываться о классике в отвлеченных тонах — его творческий путь должен быть показан правдиво, со взлетами и падениями, из которых и состоит жизнь…
Перед вами уникальная в своем роде книга, объединившая произведения писателей разных веков.Борис Евгеньевич Тумасов – русский советский писатель, автор нескольких исторических романов, посвященных событиям прошлого Руси-России, – «Лихолетье», «Зори лютые», «Под стягом Российской империи», «Земля незнаемая» и др.Повесть «На рубежах южных», давшая название всей книге, рассказывает о событиях конца XVIII века – переселении царским указом казаков Запорожья в северо-кавказские степи для прикрытия самых южных границ империи от турецкого нашествия.Иван Федорович Наживин (1874–1940) – известный писатель русского зарубежья, автор более двух десятков исторических романов.Роман «Казаки», впервые увидевший свет в 1928 году в Париже, посвящен одному из самых крупных и кровавых восстаний против власти в истории России – Крестьянской войне 1670–1671 гг., которую возглавил казачий атаман Степан Разин.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.