Евангелие Михаила Булгакова - [12]

Иудеи, как и по другим Евангелиям, просят освобождения Вараввы.

В пересказанной сцене Пилат изображен неглупым и гуманным администратором, и внутренне весь эпизод достаточно достоверен. Внешне, в границах Четвертого Евангелия, он подкрепляется отчетливым отказом Иисуса от мессианской деятельности и лишь на периферии, в книгах Ветхого Завета, опровергается [62]. Дело в том, что «царствие не от мира сего», по Даниилу «…сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Дан. II, 44). Все царства! В том числе и Римскую империю, не так ли? Но Пилат, разумеется, не читал Даниила, и периферию можно не принимать в расчет. Литературно весь эпизод написан тоже правдоподобно, в особенности же великолепно «Что есть истина?» — сколько в этом вопросе подлинной интонации, как он неожидан! И следующую часть действия Иоанн сделал правдоподобной. Прокуратор велит бить Иисуса, и тогда же легионеры устраивают спектакль с переодеванием в багряницу, терновым венцом и «радуйся, Царь Иудейский!». Здесь снимаются внутренние несообразности, которые мы видели у синоптиков. Пилат наказывает Иисуса, надеясь унять этим ненависть иудеян. Легионеры не самовольничают, а исполняют обдуманный приказ правителя. После наказания Пилат выводит к народу Иисуса в его шутовском наряде и говорит: «се, Человек!», то есть снимает с него обвинение в божественности. Этот битый, униженный, карикатурно наряженный иудей не может быть богом. Римлянину это очевидно. Иудеям — нисколько. Унижение не только не противоречит Иисусовым претензиям, но поддерживает их, согласно иудейским пророчествам… Представьте себе, как величественно нес голову, увечанную колючками, дерзкий и несгибаемый Иисус Четвертого Евангелия! Иудеи приходят в совершенную ярость и кричат «распни, распни Его!» уже не без основания, ибо позорный наряд, как ни крути, означал признание Иисуса виновным (хотя Пилат предваряет выход арестанта стереотипным заявлением: «…не нахожу в Нем вины»). Они кричат, и прокуратор отнюдь не упорствует — напротив, он предлагает им взять его и не просто уже казнить — распять: «…Возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины».

Эта ситуация соответствует месту у Луки, где «превозмог крик их и первосвященников» и где Пилат выдает Иисуса иудеянам и те его распинают. Но здесь продолжение иное — как бы начинается новый суд.

Взамен того, чтобы принять Иисуса (вместе с разрешением на крестную казнь), иудеи совершенно нелогично и неожиданно заявляют: «…Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим [63]. Пилат, услышав это слово, больше убоялся…» Я уже выражал сомнение, что титул сына Бога показался Пилату криминальным, но дело в другом. Здесь странный логический разрыв. Евреи словно бы не слышали предложения прокуратора — забрать Иисуса, они уже не говорят, что закон запрещает им распинать преступников [64], — нет, они как бы начинают все сызнова, требуя казни, пока не настаивая, чтобы Пилат ее совершил (во всяком случае, так в русском каноническом тексте). То же и в следующей мизансцене: Пилат возвращается к допросу уже в четвертый раз, но допрашивает [65] как бы начиная все сначала: «…Откуда Ты?» Иисус не дает ему ответа. Пилат грозит: «…Мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?» Иисус возражает с обычным дерзким достоинством [66]: «…Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе». Эта речь не могла произвести впечатления на подлинного римлянина — ни по чуждому религиозному смыслу, ни по логике, — поскольку Иисус софистическим приемом ушел от ответа. Смысл слова «грех» Пилат наверняка не мог понять. Но в следующем стихе евангелист заявляет: «С этого времени Пилат искал отпустить Его». Почему? Возможно только одно объяснение: римский прокуратор уверовал, проникся Иисусовым заявлением, что власть дается свыше, Богом Иисуса.

Ритмически же «искал отпустить» — очередная стадия нового допроса, в котором до определенного момента повторяются все элементы первого. Перелом совершается уже в следующей строчке [67]. Иудеи кричат: «…Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю». Титулу «царя» придан наконец его истинный, бунтарский смысл. По Четвертому Евангелию иудеи лживо приписывают Иисусу мессианство, чтобы запугать Пилата. Обвинение страшное и уже не религиозное, а политическое. Но правитель отвечает на этот выпад самым странным образом. «Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса [68] и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон (Каменный помост), а по-Еврейски Гаввафа. Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну [69]? Первосвященники отвечали: нет у нас царя кроме кесаря. Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели».

Это очевидный парафраз первого выхода с объявлением «се, Человек!», но с окончанием по Луке — с выдачей иудеям для казни. Сейчас существенно разобраться, почему Пилат дважды употребляет слова «Царь Иудейский»? Почему он так настаивает на этом одиозном титуле, после того даже, как его обвинили в измене кесарю, причем именно за употребление царского титула и за желание спасти его носителя? И дальше, в 19-м стихе, прокуратор пишет и ставит на кресте надпись: «Иисус Назорей, Царь Иудейский», причем первосвященники протестуют, требуя заменить дощечку иной, с текстом: «Он говорил: «Я Царь Иудейский». Пилат отказывается. Происходит, таким образом, вывертень — римский прокуратор сам предлагает царя своей провинции — колонии Рима! (Обратите внимание, Пилат здесь уже не умывает рук. Иисуса вырывают у него почти что силой, под страшными угрозами.)