Эвакуация - [76]

– Девочки, кхр! Вам не нужно меня касаться! Пожалуйста-а! – шептал я, но Катя с Наташей не слушали. Тащили на руках, пока не добрели до опушки. Там они соорудили носилки, осторожно переложив меня на них.

Я смотрел на звезды и улыбался. Казалось, что это – огни удаляющегося автобуса, совершившего последний и самый нужный рейс. Напоследок воображаемый ЛАЗ даже мигнул огнями, а потом исчез навсегда.

С чувством выполненного долга я закрыл глаза…

Похоже, мой рейс тоже был последним.

Эпилог Новый маршрут

Чернобыльская зона отчуждения,

окрестности села Новошепеличи,

наши дни

Мне говорили, что родить ребенка нереально. Прогнозировали выкидыш, предлагали сделать аборт. Пугали, что ребенок, даже если и родится, будет недоразвитым. Ущербным. Или даже с мутациями. Учитывая, как погиб его отец.

Николая не стало ровно через три недели после того, как мы вернулись в наш мир. Мы с Катей доставили Сокола на Большую землю, переправили в Москву, в клинику, которая специализировалась на радиационных поражениях. Но даже там сразу сказали, что шансов нет. Слишком уж большую дозу «словил» он в другом измерении. Там же, в клинике, удивлялись, где пациент в принципе мог так пострадать, учитывая, что пока не было аварий на атомных электростанциях. С нами разговаривали сотрудники ФСБ, после чего оставили под наблюдением. Но даже находясь под слежкой, я смогла запутать следы, вырваться в клинику и попасть на свидание к Николаю.

На него, конечно, было страшно смотреть.

Радиация сожрала его, выела изнутри подчистую. Кожа истончилась и просвечивала, открывая взгляду мышечные волокна.

Сокол тогда, во время визита, с большим трудом улыбнулся – губы сплошь изъедены язвами.

– Не стоило тебе… приходить! Я немного не… не в форме! – сказал он.

Но я знаю – стоило!

Я пришла сказать любимому, что он станет отцом.

Сына назвала Николаем в честь отца, который отдал жизнь ради нашего спасения. И хотя ФСБ я не рассказывала, что произошло с Соколом, сыну обязательно все расскажу очень подробно, как только вырастет. Потому что его отец был героем, по крайней мере – для нас.

Тогда Сокол улыбался.

В последний раз.

Хотела даже поцеловать его, но прибежали сотрудники больницы, вытащили меня из палаты. Ругали, что я – безответственная мать, «подставляю ребенка под удар», даже просто придя в клинику.

А я просто не могла поступить иначе. Мне казалось, что Сокол обязательно должен знать. И Николай покинул этот мир с осознанием того, что оставил на земле частичку себя.

Прошло уже пять лет с тех пор, как мы вернулись домой. Но каждый раз в феврале мы приезжаем сюда. В Чернобыльскую зону отчуждения. В село Новошепеличи, на кладбище, скрытое от посторонних взглядов кронами вечнозеленых елей.

* * *

Катя остановилась у забора, тихо всхлипнула.

Я знала, как ей больно переступать порог кладбища. Она так и не смогла узнать брата ближе – он погиб, когда помогал нам вернуться домой. А до этого ушел из жизни ее отец.

Сейчас на том месте, где была одинокая могила матери Сокола, сразу три памятника. К первому добавилось еще два. Первый – Соколу, а второй – его отцу. На втором крупными буквами: «Дорогому Сергею Андреевичу от любящих дочери, снохи и внука». Хотя самого тела Елизарова в могиле, естественно, нет, оно осталось в другом измерении, вот только память о человеке исчезнуть не могла – я считала, что это главное.

Несмотря на то что мы с Соколом не расписывались официально, я до сих пор храню верность любимому. С другими мужчинами даже не пробовала заводить отношения, да мне это и не надо – у меня и так появилась семья, которая заполняет все пространство внутри сердца.

Катя стала для меня как дочка, на которую всегда могла положиться. Теперь ей девятнадцать, она поступила в институт, учится на дизайнера. Учится хорошо и мечтает выпустить авторскую коллекцию одежды. В том, что у нее все получится, я даже не сомневаюсь.

– Коленька, не спеши! – сказала Катя мальчику, который пробрался вперед, через заросли елей. Но мальчик не слышал – торопился, как он сам говорит, «на курган, к папе». Он всегда говорил об отце уважительно, а вчера даже нарисовал картину – лучник верхом на медведе. Увидев ее, я сразу расплакалась.

– Что, мамочка? Я плохо рисую, да? – спросил Коля.

– Нет, наоборот, очень похоже, да! Твой папа был именно таким!

– Я хочу быть таким, как он, таким же смелым и умным!

Смущенно улыбнулась, а потом мы долго обнимались. Слезы текли на футболку мальчика, впитываясь в смешных зверят на принте.

Картинки из недавнего и не совсем прошлого мелькали перед глазами, пока я брела следом за Катей и Колей. Те уже добрались – взялись за руки и стояли перед тремя могилками.

– Папа-а, привет! – сказал мальчик. Несмотря на то что перед ним могилка, а не живой человек, он все равно стеснялся. – Я тебе подарок принес, пап!

Мальчик положил рисунок с лучником на могилку отца и осторожно отошел в сторону.

Катя обняла его и тихонько заплакала.

«Ну здравствуй, Сокол! – мысленно произнесла я. – А вот и мы…»

И в этот момент луч солнца прорвался сквозь кроны деревьев, осветив нашу немногочисленную компанию.

«Он здесь, он услышал», – подумала я, закрыв глаза и подставив не по-зимнему теплому солнцу щеки.