Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди - [18]
Было тихо. Пытаемые давно уже не могли издать ни звука, а придворные, окружавшие хана Хубилая, — боялись. Правитель молчал, молчали и они.
На потрескавшихся губах одного из пленных появились розовые пузыри. Из горла хлынула коричневая жижа. Веки дрогнули, глаза открылись, да так и остались открытыми.
Хубилай взглянул на стоящего рядом с ним китайца в дорогих одеждах. Тот перегнулся в поклоне.
— О, великий хан… — зачастил он, собираясь произнести все до единого цветистые слова, без которых немыслимо обращение к правителю Китая.
Хубилай свел рыжеватые брови, что означало: можно обойтись без церемоний. Китаец запнулся, испуганно моргнул, но сумел взять себя в руки:
— Он умер. Он умер слишком рано. Палач будет наказан.
Хубилай перевел взгляд на палача. У того дрожали руки, однако занятия своего он не прерывал, аккуратно отрезая ухо другому пленному.
— Я понял, — проговорил великий хан, повернулся и направился во дворец. Лишь узбек Ахмед, ведавший казной, последовал за ним.
>Хан Хубилай, впоследствии император, был первым иностранцем, правившим Китаем
— Страх подчиняет, — сказал Хубилай, когда они остались наедине в ханских покоях. — Мой дед, Темучин из рода Борджигинов, принявший имя Чингисхан, знал это. Потому и дал нам единый закон — ясу. Но, похоже, китайцы пошли дальше.
— Да, повелитель, — наклонил голову Ахмед. — Яса карала смертью за убийство, за блуд мужчины и неверность жены, за грабеж, скупку краденого, сокрытие беглого раба, чародейство, невозвращение оружия, утерянного в сражении, за отказ путнику в воде и пище, неоказание помощи боевому товарищу. Яса делала из мужчины воина, но здесь, в Китае, нам это не нужно. Местные законы и пытки, в которых китайцы достигли удивительного совершенства, лишают человека воли. Скорая смерть по местным понятиям — избавление. Пусть боятся, повинуются и отдают свои жизни за вас, владыка. А еще — платят налоги. Больше от них ничего не требуется.
— Я знаю, ты умеешь считать деньги, Ахмед, — улыбнулся Хубилай. — И ценю это. Войны прожорливы, так что не оставляй своих стараний. Вернулись ли послы, отправленные мной в Японию? Готовы ли сегуны платить дань?
Узбек помолчал, а потом произнес, еще ниже склонившись перед повелителем:
— Они вернулись ни с чем. Правитель Страны восходящего солнца Токимун Ходзе в дерзости своей отказывается подчиниться власти великого хана.
— Мы заставим его! — повысил голос Хубилай.
— Но у нас нет флота, — напомнил Ахмед.
Великий хан недовольно повел плечом:
— Корея давно служит нам, а там немало отменных мореходов. Кроме того, скоро падет и Южносунская империя. Мы получим выход к морю на юге, где сотни тысяч людей годами живут на джонках. И тогда мы выступим в новый поход!
— Они не посмеют! — воскликнул Токимун Ходзе. — А если осмелятся, поплатятся жизнями. — Пальцы сегуна побелели на рукоятке меча.
— Они осмелились, — тихо проговорил начальник стражи. — Мне донесли, что 900 кораблей с 40-тысячным войском вышли из портов Кореи и направились к острову Кюсю.
— Значит, они не стали ждать поражения Южных Сунов, — возвращая на лицо маску бесстрастия, более приличествующую сегуну, сказал Ходзё. — Это все меняет.
Правитель опустился на циновку и задумался. Ровно десять лет назад он изгнал из своей страны послов Хубилая. Он не казнил их, а просто выдворил, как неразумных щенков. Такое пренебрежительное отношение должно было показать ненасытному хану, сколь сильна Страна восходящего солнца, и тем вразумить его. Но все получилось совсем не так, как виделось сёгуну.
Великий хан Хубилай не отказался от планов подчинить Японию своей воле, более того, он даже не стал откладывать вторжение до тех пор, когда завоюет весь Китай. Правда, монголы и прежде не отличались терпением, но в окружении Хубилая, не доверявшего китайцам и не слишком прислушивавшегося к соплеменникам, было много иностранцев: узбеков, татар, персов, даже христиан из далекой загадочной Европы, — они должны были предостеречь его! Может, и предостерегали, но к ним не прислушались.
Неподвижный, словно изваяние, Токимун Ходзе сидел, положив ладони на колени и расставив локти. Он не знал, что делать.
…В начале ноября флот монголов подошел к островам Ики и Цусима. Ловя парусами легчайшие порывы ветра, корабли стали выстраиваться в линию. Заняло это довольно много времени, потому что китайские и корейские джонки, с их высоко поднятыми носом и кормой, с корпусами, обшитыми листами железа, поворотливостью не отличались. К тому же они были перегружены сверх всякой меры. В трюмах стояли лошади, лежали припасы, а палубы были черны от людей. Кроме того, здесь же были сложены части гигантских камнеметов.
На мачте богато изукрашенной джонки, где находился командующий флотом Лю, распустилось белое полотнище, и, приняв сигнал к атаке, к берегу устремились весельные лодки, на каждой из которых находилось до двадцати батору, что по-монгольски означает «храбрый». Это были самые лучшие, испытанные в сражениях, покрытые шрамами воины, которым обычно доверялась честь нанесения первого удара. Каждый батору был вооружен саблей, булавой, арканом, копьем с крюком, чтобы стаскивать всадников с лошадей, и, конечно же, луком.
