Этюды Черни - [10]

Что Кира преобразилась именно из-за мужчины, вызывало у Саши недоумение. Мужчин-то много, а ты-то одна, и если ты можешь совершить над собой усилие из-за людей многих и посторонних, то почему из-за себя самой, единственной и не посторонней, никак этого сделать не могла? Загадка!

– Никакой загадки, – пожала плечами их третья подружка, Люба Маланина, когда Саша однажды поделилась с ней этими соображениями. – Стараться быть красивой ради себя самой – это полной дурой надо быть. Дурой никчемной, – уточнила она.

– Ну, не зна-аю… – протянула Саша.

– А откуда ты можешь это знать? – усмехнулась Люба. – Ты-то и так красавица, тебе и стараться не надо.

Что она красавица, Саша знала с детства. И с детства же собственная красота не вызывала у нее никакого восторга. Даже когда все девчонки рисовали на обложках школьных тетрадок прекрасных принцесс с огромными глазами и роскошными локонами, она не испытывала удовольствия от того, что моделью для этих рисунков выбирали ее. А уж потом, годам к четырнадцати… Разве нормальному подростку придет в голову радоваться тому, что взрослые называют его «чистейшей прелести чистейший образец», будто покойницу из древних времен? И девчонки все завидуют вдобавок. Хороша радость! Саша и не радовалась. Ладно хоть, при пепельных локонах глаза у нее не голубые, а все-таки темно-серые – меньше на куклу похожа.

Так что Кире, по Сашиному мнению, очень даже повезло не родиться красавицей. А уж теперь-то, с таким-то замечательным пузом, стоит ли ей вообще думать о том, как она выглядит?

– Брось, Кирка! – засмеялась Саша. – Родишь – похудеешь. А кого ты родишь? – с интересом спросила она.

– Мальчика.

– Ну да!

– Ага. Я, конечно, девочку хотела. Но, может, и лучше, что мальчик.

– Почему «конечно» и почему «лучше»? – поинтересовалась Саша.

– «Конечно» – потому что мальчик уже есть, – с обычной своей обстоятельностью принялась объяснять Кира. – А «лучше» – потому что за девочку больше волнуешься.

– Разве? – удивилась Саша.

Сама она никогда не замечала в себе какой-то особенной слабости, отличающей ее от мужчин, и точно знала, что ничего подобного не видит в себе и Кирка. Почему же за девочку следует больше волноваться?

– Девочке труднее реализоваться в жизни, – объяснила та.

– Ты в феминистки, что ли, записалась? – усмехнулась Саша.

– Не в феминистки, а это неправда, что ли? Чтобы чего-то в работе добиться, надо ей отдаваться, ты и отдаешься, потом спохватишься, а в жизни, кроме работы, и нет ничего. Или наоборот, семья у тебя один свет в окошке, а потом спохватишься – дети разлетелись, муж молодую нашел, а ты клушка клушкой, и ничего своего.

Кира излагала все это с такой серьезностью, что Саша снова расхохоталась.

– Схемы твои, Кирка, примитивные, – отсмеявшись, сказала она. – В жизни все не так.

– А как все в жизни? – улыбнулась Кира.

Все-таки первая беременность в сорок лет – тяжелая штука, наверное. Лицо у Киры стало одутловатым, на лбу проступили пятна, и даже сейчас, когда она не двигалась, а стояла на месте, видно было, что и это ей тяжело.

Тихон, наверное, тоже это видел. Он держал Киру под руку так, как будто без этого она упала бы. Да и правда упала бы, может.

– А так, что Царь себе молодую вместо тебя не найдет, можешь успокоиться.

Саша легко догадалась, что Кирины размышления относятся, конечно, не к судьбе какой-то абстрактной девочки, а лишь к обстоятельствам ее собственной жизни.

– А ты почему в открытом платье на улице? – спросила Кира. – Певицам, если мороз или сырость, вообще из дому выходить нельзя, тем более с голым горлом, – авторитетным тоном добавила она.

– Ты-то откуда знаешь? – хмыкнула Саша.

– Читала. И вообще, это все знают. Вон, у тебя и губа уже от холода распухла!

Синяк на скуле Кирка в полутьме, наверное, не заметила. А что губа у Саши распухла совсем не от холода, ей и в голову, конечно, не пришло. Кира Тенета и уличные драки – две вещи несовместные, это уж точно.

Можно было, конечно, рассказать подружке обо всем, что случилось сегодняшним вечером. Но тут Саша почувствовала, что ее охватывает усталость, и ничего ей никому не хочется говорить, и ничего вообще не хочется.

– Спасибо, Кир, – еле разрывая эту усталость губами, сказала она. – Я потом к тебе зайду. Поболтаем.

– Заходи, – кивнула Кира. – Только я не дома. Мы пока еще в Кофельцах живем. Мне дышать велели.

Дачи в Кофельцах были вообще-то летние, и, как ни старались жильцы их утеплить, удавалось это плохо. Сносить их надо было, эти допотопные домишки, и строить вместо них новые, в которых можно было бы жить в холода без особых усилий. Но ни у кого не поднималась рука что-то здесь снести. Население дачного поселка состояло из тех, кого привезли сюда во младенчестве, кто пережил здесь первую любовь, и, главное, из тех, кто правильно понимал ценность такого рода чувств по сравнению с ценностью любых строений.

– Правильно тебе велели, – улыбнулась Саша. – Дыши.

– Да мы завтра уже в город перебираемся. И в Америку полетим. Как-то мне здесь рожать страшно, – объяснила Кира.

– Правильно, – снова одобрила Саша.

Кирину семейную жизнь трудно было назвать спокойной, несмотря на незыблемую надежность ее мужа и, судя по всему, сына тоже. Но работа этого незыблемого мужа была тесно связана со Штатами. Федька был экономическим консультантом высокого, как Саша понимала, уровня и проводил в Америке немалую часть своей жизни, и это, конечно, требовало от Киры особого образа жизни. Хорошо Саше перелетать по всему миру подобно легкокрылой бабочке, а каково это делать Кирке, когда у нее и Тихон, и газета, которой она руководит, и теперь вот еще отеки и одышка, и мальчик в огромном животе?