Этюд в черных тонах - [119]

Мое наслаждение не знало границ. Это было море: открытое любым горизонтам, начало бессчетных дорог. Оно было больше, чем мое тело, но жило внутри моего тела.

Спина — это неправильное место. Я должна была перерезать сонную артерию. Но я настолько обессилела, что сделать это оказалось непросто. Мне оставалось лишь приподнять его подбородок и открыть на шее колыбель его пульсации. Я увидела эту последнюю голубую ленточку и занесла руку с кухонным ножом, чтобы помешать ему родиться на свет.

И тогда я увидела, как шевелятся его губы.

— Мисс… Мак-Кари… Энн.

Он говорил со мной.

Это было непостижимо. Нож распорол ему живот. Рассеченные внутренности теперь искали выхода наружу. А вместе с ними рано или поздно из этого тела выйдет и жизнь. Боль, пронзившая его, была ужасна, уж это я знала наверняка, ведь она влекла и меня… Допускаю, что в тот момент я этого не понимала, но я же медсестра. Я знала, что такую боль, по счастью, доводится испытать не каждому человеку и почти никому не приходится ощутить ее дважды.

И все-таки он говорил:

— Энн…

Я до сих пор держала в руке — в той же позиции, на той же высоте — его окровавленный смертный приговор.

— Энн, они с вами провели… его… Это не вы…

Мои губы искривились. Вероятно, если смотреть на них из правильного — перевернутого — положения, они сложились в улыбку. А под другим углом это была гримаса скорби. Все зависело от взгляда наблюдателя, то же происходит и с красотой.

— Энн…

Каждый раз, произнося мое имя, он выпускал красные пузыри. Мое имя — это его кровь. Называя меня по имени, он становился чуть более мертвым, но все равно продолжал меня звать. Упрямец.

— Энн… Энн… Вы… сильнее, чем…

Мой нож застыл на весу. Не в нерешительности, а в неподвижности. Не колеблясь, а выжидая. В твердой руке.

— Они устроили… театр. Но вы сильнее, чем… Вы хотите бороться…

Пульсация на его шее посылала мне сигналы все медленнее, все слабее. Под его маленьким телом разливалось озеро красной боли. В моих зрачках эта лужа отражалась дважды. Две красные круглые лужи.

— Вы хотите бороться… Вас зовут Энн… Моя… прекрасная и от… отважная Энн…

Именно тогда я обратила внимание на какой-то предмет рядом со мной. Свет из окна не позволял мне разглядеть его целиком. Оказалось, что это окровавленный нож. Сначала мне показалось, что он парит в воздухе, однако его держала рука, одетая в форму медсестры Кларендон-Хауса. Я в изумлении рассматривала эту странную конечность, а голос на полу одно за другим выдыхал гибельные слова.

Поразительное дело: продолжением этой руки являлось мое плечо — искривленное и застывшее, наполненное болью. Вот мое плечо, вот мое тело, вот наверху моя голова, а внутри головы — я, рвущаяся наружу.

— …Не позволяйте больше никому… вас обманывать…

Я начала дрожать. Так я пробивала себе дорогу. Я хотела сломаться, порваться, прогнить — только чтобы высунуться наружу.

А внизу истекала кровью маленькая фигурка.

Меня звали Энн Мак-Кари, и я была медсестрой.

Нож не был частью меня. Я его отбросила. Горячие слезы были изгнаны из моего тела. На смену им пришла боль, осознание того, что я едва не совершила. Исчезли и обрушились все наслаждения, мое зрение затуманилось жидким стеклом. У меня оставался только он, свернувшийся на полу, как новорожденный в ожидании объятия. К нему я и поспешила. В этой позе нас застали Сьюзи и Джейн, прибежавшие на мои вопли.

Точно так же я поступаю и теперь. Склоняюсь к нему, плачу и укладываю его руку поверх моих.

— Дорогая Энн, перестаньте себя винить, — говорит он с всегдашней мягкостью, но теперь в его речи прибавилось пауз: стакан его жизненной энергии заполнен еще только наполовину. — Это были не вы… Это был закрытый театр, в который вас отвели… вас отвел мистер Игрек… Так это было понято и в полиции, и в моей семье…

— Но как?.. После ухода Дойла я пошла налить вам чая… а… потом…

— Когда вы попрощались с Дойлом… что вы делали?

Я много раз пыталась это вспомнить. Память моя как будто одурманена наркотиками, но скелеты подробностей, костяки точных фактов постепенно обрастают плотью.

— Подождите. Так… Джимми сказал мне, что пришла почта. Одно письмо было для меня. Я решила, что это от брата…

Мистер Икс кивает:

— Но ведь письмо было не от брата?

— Нет.

— Что было в письме?

Я отвечаю не сразу: именно при этом воспоминании я до сих пор содрогаюсь — от наслаждения — от ужаса.

— Два больших черных круга, рисунок карандашом. Один рядом с другим.

Мой «медведь» с черными пуговицами, вот что это было.

— Они выбрали такую форму, чтобы активизировать внутри вас заранее полученные инструкции, — объясняет мистер Икс. — Увидев этот рисунок, вы уже перестали быть собой… Совершенно другое существо взяло на кухне нож, приготовило мне чай и поднялось в комнату… Вы превратились в инструмент, которым они хотели воспользоваться. Но вы доказали, что теперь уже никто не может вас использовать.

— Но я… я хотела вас убить, — шепчу я. Эта боль (наслаждение!) до сих пор не утихла во мне.

— Не вы, а они. Вас только использовали. Они прислали это письмо, когда узнали, что мистер Игрек устранен… Они пустили в ход свое последнее средство. Это было крайне жестоко — использовать вас, но клянусь вам, мисс Мак-Кари, они заплатят за это очень дорогой ценой… Ни один нож, будь он хоть алмазный, не обойдется им дороже, чем ваше невольное участие, даю вам слово.