Этот сладкий голос сирены - [32]

Носик оказался для Тибайдуллина недоступен. Да он и для всех был уже недоступен. Вот кто не потерял во всей этой истории, так это Носик. Даже наоборот. Каким образом это могло произойти, никто не понял. Но оживленно обсуждаемая его квартира была уже практически ничем на фоне остального его благополучия. Он живал в ней редко и недолго, потому что находился теперь, в основном, в местах отдаленных. Говорили, - чего только у него не было. И дома, и яхты, и вертолеты. Был даже горем, давняя его мечта, состоявший из женщин разных возрастов и комплекций, начиная от самых юных и заканчивая толстыми, старыми шлюхами (ведь Носик был порочен и все знали, что он порочен) и для них скупец-Носик ничего не жалел. У несчастной жены Носика не оставалось выбора. Приходилось терпеть и со всем этим смиряться.

Галку Забелину Тибайдуллин нашел во дворе Дома престарелых. Она работала там дворником, обитала в холодной подсобке, которую тайно обогревала допотопным, пожароопасным электронагревателем, спала на продавленной кровати, свалив на себя ворох чужой, старой одежды, но что совсем удивительно – пребывала в полной гармонии с собой и с миром.

Забелина первая увидела Тибайдуллина и бросилась навстречу, чуть не сбив его с ног. Была она в огромных, на несколько размеров больше, чем надо, резиновых сапогах, первобытных времен лыжном костюме, а поверх – мужском свитере и куртке, и все с чужого плеча. Но в ее голосе, в интонации, в смехе, он услышал колокольчик, знакомый ему еще со студенческой юности. Забелина поила его блеклым чаем, кормила сушками и посвятила в священную тайну кленовых листьев. На одном из них совсем недавно она прочла свою собственную судьбу.

- А небо? – говорила Забелина звенящим от восторга голосом. – Это надо видеть. Надо рано вставать. Ты не сможешь. Но это надо видеть. Вечером тоже здорово. Но вечером человек устал и не способен к свежему восприятию. Важнее всего – свежее восприятие, запомни.

Прощаясь с Забелиной, Тибайдуллин подсчитал количество съеденных им сушек, но, главное, те дары, которые она ему сделала, включая кленовые листья и утреннее и вечернее небо, и оставил ей все, что таилось в его портфеле – бутылку недорогого вина, кусок бисквита, банку консервов и маленькую шоколадку.

- Ну что ты! – сопротивлялась сконфуженная Забелина. – У меня все есть!

Простившись с Тибайдуллиным, Забелина отправилась навестить мать, она могла делать это теперь в любое время дня и ночи. Другое дело, что для матери Забелиной это стало уже совсем безразлично. Она общалась исключительно с декабристами и в этот священный круг не были допущены ни ее дочь, ни Саша Пушкин. Забелина не могла с этим смириться и старалась посвящать мать в самые мелкие детали своей жизни, надеясь, что мать к ней все-таки вернется. Вот и теперь она описала визит Тибайдуллина самым подробным образом, напомнила кое-какие детали из прошлого и, как доказательство, протянула шоколадку. Но суровая старушка оставалась по-прежнему безучастной, шоколадку съела со спокойным достоинством, а потом заметила:

- Что-то Бестужев-Рюмин опаздывает…

Не успел Тибайдуллин обойти всех старых друзей, как на него свалилась новая напасть – в квартире появился Горовой. Была ли это фантазия Тибайдуллина или натурально фантом, призрак Горового, трудно сказать, но это видение преследовало его повсюду. «Горовой» ходил по кухне, сидел в любимом кресле старика Тибайдуллина, заглядывал в ванну и туалет, скрипел половицами, бесцеремонно хлопал дверями и даже выходил на балкон покурить. Вначале, каждый раз при виде его, Тибайдуллин испытывал страшное потрясение, порой даже не очень совместимое с жизнью, бежал прятаться, закрывался на все замки, а один раз чуть не надорвался, пытаясь придвинуть к дверям тяжелый шкаф. Но потом этот отчаянный детский страх прошел и сменился такой же отчаянной яростью. Теперь при виде Горового Тибайдуллин хватал первый попавшийся под руку предмет и, угрожающе им размахивая, бросался вдогонку. Как-то он швырнул в него именной отцовский кортик (последняя реликвия, оставшаяся у него от отца). В таких случаях Гооровой на какое-то время исчезал, появлялся реже, особенно после истории с кортиком, но дразнить Тибайдуллина не переставал.

Мелькал он перед Тибайдуллиным и на улице. Было, когда яростный Тибайдуллин, подхватив с земли кусок отколовшегося асфальта, вскочил за ним в отъезжающий троллейбус, чем до смерти напугал публику – двух пенсионеров, студента и беременную женщину с мужем. Женщина подняла такой визг, что муж, сам довольно зверской наружности, дал Тибайдуллину хорошего тычка и выбросил на следующей остановке…

Сквернословие в ушах, хоть и с разной степенью интенсивности, но не смолкающее, ужасно мучило Валентина Петровича, несколько дней он просто не мог спать. Перепробовал разные средства, наконец, догадался заливать в уши водку. От этого голоса пьянели, мычали что-то нечленораздельное и на какое-то время затихали. К водке они оказались нестойкими и через неделю упорного воздействия алкоголем деградировали и замолчали вовсе. А Валентин Петрович стал думать, как жить дальше. «Не я этот мир обустраивал, - думал Валентин Петрович как-то примерно так, - не мне в нем и распоряжаться. Разочарования и максимализм уже не по возрасту. Остается делать, что можешь, и не ломать голову над неразрешимыми вопросами…» Приняв такое решение, Валентин Петрович вернулся к работе.