«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944 - [50]

Долли давно уже обустраивала на чердаке еще одно помещение, втайне от всех. Там уже отштукатурили стены и поставили маленькую печку, получилась настоящая комнатка. Там предстояло поселить доллину давнишнюю подругу, жену так называемого «братишки» — даму по прозвищу Мозичек[75]. Давно уже Долли обдумывала, как вытащить женщину из гетто в Вильнюсе, наконец съездила в Вильнюс, встретилась с подругой и все с ней обговорила.

Долли вернулась из Вильнюса весьма довольная своей поездкой и, как только будет готова комнатка на чердаке, собиралась забрать Мозичек к себе.

В то же время моя экстравагантная приятельница разыскала жену одного немецкого профессора, фрау Энгерт. Профессора уволили в начале оккупации из университета, с кафедры германистики, и определили в полевую комендатуру, благодаря чему его супруга пользовалась определенными привилегиями. Поначалу она даже долгое время жила не в гетто, а за его пределами, в отдельном домишке, и профессор по молчаливому согласию начальства мог ежедневно видеть свою жену, говорить с ней и снабжать необходимыми продуктами.

Поскольку фрау Энгерт говорила по-литовски, по-немецки, по-русски и по-польски, ее использовали как переводчицу в одном предприятии внешней торговли. Для молодой женщины, которую, как бы это ни было лестно и престижно, всегда в известной степени тяготила роль профессорской супруги, жизнь в гетто означала в определенном смысле возврат к своим корням, к своему народу, к своей исконной среде, так что ей это убогое существование даже нравилось — пусть в ничтожестве, зато среди своих. Оскорбления и лишения, которых с лихвой хлебнули остальные, ее, к счастью, пощадили, и ей оставалось лишь надеяться, что скоро, благодаря положению мужа, она сможет совсем переехать жить к нему.

В Каунасе были евреи, которые получили разрешение жить в городе. Был некто Серебрович, лет сорока пяти, который, когда немцы вошли в город, сидел в тюрьме. Как только его выпустили, явился в гестапо и предложил, так сказать, свои услуги. Его сделали посредником между гестапо и гетто, и он, должно быть, доносил до своих работодателей кое-какую информацию. Субъект, одним словом, скользкий, препротивный, доверять такому нельзя, продаст. Тем не менее он знал подход к эсэсовцам и нередко с успехом заступался за других евреев.

Серебрович был вхож в штаб СС в любое время и пользовался доверием самых отпетых юдофобов. К делу освобождения Лиды он тоже руку приложил: он допрашивал ее много раз по поручению полиции. К ней, как видно, он относился как-то особенно тепло и вправду желал помочь. Сам же он с женой и двумя детьми-подростками жил в городе, и пока другие гнули спину на стройках и прозябали в ничтожестве и постоянном ужасе, Серебровичи радовались жизни в большой светлой квартире и ни в чем не знали нужды.

Благодаря заступничеству Серебровича из гетто отпустили доктора Хойера с семьей, эмигранта из Австрии. Этот врач успешно лечил варикозное расширение вен инъекциями соляного раствора. Среди его пациентов были влиятельные персоны, за него замолвили слово: мол доктор Хойер блестяще врачует заболевания и травмы ног, в военных условиях такой специалист необходим, пусть вернется к своей практике. И он вернулся, снова стал лечить, но и сам, и семья жили замкнуто, скрытно и избегали даже на улице показываться. Сыновей учил сам, жена до самых глаз закутывалась в платок, когда выходила в магазин с карточками. Пациенты помогали им держаться на плаву.

Разрешение жить в городе надо было обновлять каждый квартал, и всякий раз, приходя в СС, доктор Хойер приносил с собой список просителей — из них всякий готов был подтвердить, что он необходим в городе. Врач постоянно зависел от милости немецкой полиции, жил в постоянном страхе, и так от этого мучился, что иногда, казалось, лучше бы ему вернуться в гетто, там, честное слово, спокойней.

В июле Серебровичу велено было перебираться в Вильнюс, там ему тоже обещали службу при полиции. Выделили грузовик для перевозки домашнего скарба и мебели. Он хлопотливо попрощался со знакомыми, среди прочих — откланялся у Долли и миссис Хиксон. Последняя занималась английским с его отпрысками.

В Вильнюсе в его распоряжение предоставили просторную светлую квартиру, но не успел он туда въехать, как однажды ночью соседи увидели у подъезда зловещий автомобиль, откуда появились несколько гестаповцев. Вскоре после этого у Серебровичей послышались выстрелы. Квартиру временно опечатали, а трупы вынесли ночью. Так рассказывали соседи. Никто ничего не знал более подробно об исчезновении семьи. Другие утверждали, что Серебровичей застрелили в полиции.

Со смертью Серебровича у доктора Хойера стало на одного заступника меньше. В июле врач снова собрался продлевать разрешение на проживание в городе, но его пока оставили без ответа. Потом объявили, что дом, где располагается его квартира, понадобился для нужд полиции, поэтому пуст найдет себе другое жилье. Спустя неделю пришел Штютц и сообщил, что новую квартиру семье предоставят. Сколько нужно комнат? Две и только? Не маловато ли? У Хойера ведь обширная практика.