Этот разрушительный элемент - [19]

– Лаклана невозможно контролировать, – бормочу я. – И он не должен участвовать в работе. Ведь это именно он устроил весь этот бардак. Он не сможет исправить «Панацею».

– Наша цель не исправить «Панацею», а удалить ее из вакцины, – поправляет Коул. – Вот чего хочет «Картакс».

Я замираю на полушаге. Они хотят избавиться от «Панацеи» и оставить в панелях людей чистую, работающую вакцину. Это устранит глюк и люди перестанут превращаться в одичалых, но Лаклан разработал вакцину на основе моего кода. Так что разъединить их будет непросто. Для этого придется полностью перекодировать вакцину, что может занять несколько месяцев. А вот на исправление «Панацеи» потребуется всего несколько часов, если найти правильный объект для эксперимента. Но руководству «Картакса» плевать на это. Они не понимают, сколько проблем сможет решить «Панацея» и каким станет мир, если мы сможем использовать ее. Они не понимают, насколько я близка к ее завершению.

– Но зачем я понадобилась «Картаксу»? – спрашиваю я. – Вакцину разработал Лаклан. И он единственный, кто может ее перекодировать.

– Вот только он заявил, что не сможет сделать этого без тебя.

Нахмурившись, я поворачиваюсь к Коулу. Что-то здесь не так. Лаклан сам соединил вакцину с «Панацеей», так почему же он не может обратить все вспять? Кроме того, он утверждал, что сделал все это ради меня: вытащил код, объединил его с вакциной и даже создал Катарину. Так почему он считает, что я откажусь от своего детища и вновь доверюсь «Картаксу»?

Если только он не задумал что-то другое.

– Расскажи мне поподробнее об этой сделке, – прошу я.

Коул быстро подходит ко мне, несмотря на обломки, усеивающие пол.

– Тебя, как и любого кодировщика Энтропии, который, по твоему мнению, сможет помочь, приглашают поработать с лучшими учеными «Картакса». И вам предоставят для этого не какую-то лабораторию, а целый исследовательский центр. Это вам пообещал Крик.

– И Лаклан тоже будет там?

Коул кивает:

– Но, как я уже сказал, тебе не стоит его бояться. Пожалуйста, подумай об этом. Я бы не пришел сюда, если бы это не было так важно.

Задумавшись, я начинаю грызть ноготь на большом пальце. Не знаю, что за игру задумал Лаклан, но это меня беспокоит. Мне совершенно не хочется вновь оказаться под его контролем. Но, возможно, он хочет помочь мне исправить «Панацею» и, вполне возможно, знает, как это сделать. Возможно, он хочет, чтобы я воспользовалась приглашением Коула и вытащила его из лаборатории, где его удерживают.

И, возможно, это не такая уж и плохая идея.

– Сначала мне нужно обсудить это с остальными, – говорю я. – И подумать над вашим предложением.

– Спасибо.

Коул подходит к дыре в стене и смотрит на атриум. Огромные изогнутые бетонные стены усеяны пулевыми отверстиями, а большинство растений, которые когда-то оплетали стены, погибли. Цветущий, живой парк превратился в пустошь, укрытую пеплом и грязью. Коул наклоняется вперед и осматривается. Он повзрослел с тех пор, как мы виделись в последний раз. Его лицо стало шире, а черты более угловатыми. В глубине души меня все еще терзает желание сжать его в объятиях. Но мы больше не принадлежим друг другу.

– Куда ты ушла? – вдруг спрашивает он. – Я знал, что ты планируешь бежать из лаборатории. Но считал, что ты вернешься за нами.

Я напрягаюсь, потому что совершенно не ожидала это от него услышать.

– Так и планировалось, – говорю я. – Но не помню, почему этого не случилось. Последние воспоминания, которые мне удается воскресить, – побег из лаборатории. И тогда я точно собиралась вернуться.

– Так что же случилось? – спрашивает он. – Все эти годы я не только ждал тебя, но и искал где только можно.

Сглотнув, я всматриваюсь в его лицо. Он явно не помнит Катарину… по крайней мере, после стирания воспоминаний. И не знает, что все эти годы я провела взаперти в ее теле, которое, по сути, было моим. Вот почему я так долго не давала о себе знать. Только это не объясняет, почему полгода перед этим я прожила в Энтропии, где кодировала с Мато, и даже не собиралась возвращаться за ними.

Я всегда утверждала, что вернусь, чтобы вытащить остальных. И знаю, что действительно хотела это сделать. Но вместо этого жила посреди пустыни в красивом доме, кодируя дни и ночи напролет, пока Лаклан продолжал ставить свои опыты на Коуле и остальных. Я могла бы взломать лабораторию и вытащить их оттуда. Уверена, Регина предоставила бы мне машину и, может быть, даже целую команду, чтобы сделать это. Но, судя по всему, я даже не пыталась.

И я не помню почему.

– Прости, – шепчу я. И это самые искренние слова, которые я сказала Коулу с того момента, как очнулась. – Я все еще пытаюсь во многом разобраться и в этом в том числе. Из моих воспоминаний пропали несколько лет жизни, и теперь я пытаюсь собрать их из обрывков.

Он скрещивает руки на груди.

– Так вот почему ты решила стереть воспоминания всем?

Замерев, я смотрю на него, пока обвинения звенят у меня в ушах. А он в ответ смотрит на меня с незнакомым мне выражением на лице. У Коула всегда прекрасно получалось читать мои мысли лучше, чем у кого-то другого. Он чувствовал мое разочарование, гнев, боль и всегда старался утешить меня. Но сейчас он смотрит на меня по-другому. От его пронзительного и холодного взгляда по коже расползаются мурашки. Коул уже не тот парень, которого я оставила в лаборатории. Он стал солдатом «Картакса», обученным шпионить и допрашивать. И прямо сейчас, пронзая меня взглядом словно рентгеном, он уже откуда-то знает всю правду.