Этот идеальный день - [34]

– в ранний, самый ранний период, – но не в поздний, это слишком невероятно. То есть, у них же был хоть какой-то разум, или нет?

– Да, это невероятно, – сказал Кинг, постукивая трубкой о ладонь, – но я видел фотографии. По крайней мере, так называемые фотографии.

Чип одним движением обернулся и сел на пол.

– Что ты хочешь сказать; – спросил он. – Что фотографии могут быть… не подлинными?

– Конечно, могут, – сказала Лайлак. – Посмотри поближе на фотографии в книгах. Некоторые части были дорисованы. А некоторые, – убраны, – она начала складывать книги обратно в коробку.

– Я не думал, что такое возможно, – сказал Чип.

– С плоскими возможно, – ответил Кинг.

– То, что нам дают, – сказал Леопард, сидящий на позолоченном стуле и играя пером на своей шляпе, – это, наверное, смесь правды и не правды. Кто что думает: что здесь правда и что здесь вымысел, и сколько здесь правды, и сколько вымысла?

– А не можем мы заняться этими книгами и изучить эти языки? – спросил Чип, – одного языка нам прекрасно хватит.

– Для чего? – спросила Снежинка.

– Чтобы выяснить, – ответил он, – что правда, а что нет.

– Я уже пробовала, – сказала Лайлак.

– Конечно, пробовала, – сказал Чипу Кинг с улыбкой, – какое-то время назад она немало ночей провела, ломая свою прелестную головку над этой кучей чепухи. Уж ты-то этого не делай, прошу тебя, Чип.

– А почему? – спросил Чип, – быть может, мне повезет больше.

– А если и повезет? – спросил Кинг, – если ты расшифруешь какой-нибудь язык и прочтешь несколько книг, и выяснишь, что нас учат не правде. Может быть, все не правда. Может быть, жизнь в 2000 году старого стиля была один сплошной оргазм, где все выбирали себе классификацию, какую хотели, и помогали своим братьям, и по уши сидели в любви, здоровьи и жизненных благах. Ну и что? Ты по-прежнему будешь здесь, в 162 году после Объединения, с браслетом и советчиком, и с ежемесячными лечениями. Ты только станешь еще несчастнее.

Мы все станем несчастнее.

Чип нахмурился и посмотрел на Лайлак. Она складывала книги в коробку, не глядя на него. Он снова посмотрел на Кинга, пытаясь найти слова.

– Тем не менее, это будет знание, – сказал он. – Быть счастливым или несчастным – разве это самое важное? Знать правду – это счастье другого рода, приносящее больше удовлетворения, я думаю, даже если это будет грустное счастье.

– Грустное счастье? – спросил Кинг, улыбаясь. – Я этого совсем не понимаю, – Леопард казался погруженным в размышления.

Снежинка сделала Чипу знак встать и сказала:

– Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. Он поднялся на ноги.

– Но мы, возможно, откроем, что все было только лишь прелюдией, – сказал он, – что был голод, но не настолько, агрессивность, но не настолько. Может быть, какие-то мелочи и придумали, вроде обрезания крайней плоти или почитания флагов.

– Если ты так чувствуешь, тогда действительно нет никакого смысла мучиться, – сказал Кинг. – Ты хоть представляешь, что это будет за работа? У тебя голова пойдет кругом.

Чип пожал плечами.

– Будет хорошо все это знать, – сказал он. Он взглянул на Лайлак, она укладывала последние книги в коробку.

– Пойдем, – сказала Снежинка, беря Чипа под руку. – Оставьте нам немножко табака, вы, члены!

Они вышли в темноту выставочного зала. Фонарик Снежинки освещал им дорогу.

– Что это? – спросил Чип. – Что ты хочешь мне показать?

– А что ты думаешь? – Кровать! Конечно уж, не книги.

Обычно они встречались два раза в неделю, по воскресеньям и вудодням или четвергам. Они курили, разговаривали и валяли дурака с реликвиями и экспонатами. Иногда Спэрроу пела песни. Она сама сочиняла, аккомпанируя себе на инструменте, который нужно было держать на колене, и струны под ее пальцами издавали приятные древние звуки. Песни были короткие и печальные – о детях, которые жили и умирали на звездных кораблях, о влюбленных, одного из которых переводят, о вечном море. Иногда Кинг изображал в лицах вечернее телевидение, комически переиначивая диктора, говорящего о контроле над климатом или о хоре из пятидесяти членов, которые поют «Мой браслет». Чип и Снежинка пользовались кроватью семнадцатого века и диваном девятнадцатого века, ранней до-Объединенческой сельскохозяйственной кибиткой и поздним до-Объединенческим пластиковым ковром. Ночами, между общими встречами, они приходили иногда друг к другу в комнаты. Номер на двери комнаты Снежинки гласил Анна РУ 24А 9155, «24», которые Чип не мог не заметить, значило, что ей тридцать восемь – больше, чем он думал.

День ото дня чувствительность обострялась, а ум становился все беспокойнее и тоньше. Лечения задурманивали его и отбрасывали назад, но только на неделю или около того» затем он опять бодрствовал, опять жил. Он начал работать над языком, который пыталась расшифровать Лайлак. Она показала ему книги, с которыми она работала, и сделанный ею список.

Momento значило момент, silenzio – тишина. Она показала ему целые страницы с легко угадываемым переводом, но были и такие слова в каждом предложении этой книги, о значении которых можно было только догадываться и гадать можно было как угодно. Значило аllorа «тогда» или «уже»? Что означало quаle, sрorse и rimаnesse? Чип работал с книгами около часа во время каждой встречи. Иногда Лайлак облокачивалась на его плечо, глядя, чем он занят, говорила: «О, да, конечно!» или «А не может это быть день недели?», но большинство времени она проводила рядом с Кингом, набивая ему трубку и слушая, когда он говорит. Кинг смотрел, как работает Чип, и, отражаясь в стеклянных панелях до-Объединенческой мебели улыбался остальным и поднимал брови.