Этому в школе не учат - [2]

Для убедительности немцы тут же в тюремном дворе расстреляли пару человек как пособников коммунистов.

Кургана сдавила жуткая мысль, что вот так запросто, без суда и следствия, могут пустить в расход и его. А на земле нет ничего более дорогого, чем собственная шкура.

И ее надо спасать!

Глава 2

— А нам все одно помирать! Ни немец не пожалеет, ни наш начальник! — кричал невысокий худощавый парень с острыми несерьезными усиками.

Под его мятым пиджаком — гимнастерка. Щеки тщательно выбриты. Он тяжело опирался на массивную палку и кривился от боли, если вдруг переносил вес на правую ногу.

Около магазина «Бакалея» в Пушкаревом переулке хромой парень собрал вокруг себя приличную толпу. И она возбужденно гудела — сочувствующе или протестующе.

Много лет я ходил этим маршрутом по моим московским, узким, по-домашнему уютным сретенским переулкам с вычурными дореволюционными домами, живописными двориками с колоритными обитателями. И в один день, 22 июня 1941 года, мой город стал иным. Здесь все так же ходили люди, мели улицы дворники, у кинотеатра «Уран» толпилась публика. Но на всех нас легла разлапистая уродливая тень войны.

В июле была первая бомбежка Москвы, и в небе повисли аэростаты противовоздушной обороны. На крышах дежурили добровольцы, туша падающие с фашистских самолетов зажигалки. Город поблек и потускнел, когда золотые купола храмов замазали черной краской, чтобы они не служили ориентиром для немецких пилотов. На улицах стало много военных. А в военкоматы стояли длинные очереди. Появились карточки на хлеб и крупу. Сначала будто нехотя, медленно, но все быстрее и быстрее город переходил на военные рельсы.

С давних времен неизменный признак войны в России — из магазинов сметают спички, мыло, керосин. А покупатели в тщетном ожидании товара толкутся у бакалейных магазинов в очередях по сто человек. Вот и у нашего бакалейного — постоянно толпа. Люди там обсуждают положение на фронтах, горячатся. Эти очереди стали своеобразным клубом, где можно унять свои страхи, набраться друг у друга уверенности в завтрашнем дне или вместе со всеми погрузиться в отчаяние.

Я остановился, вслушиваясь в спор, который заходил вообще не в ту степь.

— Наш человек так, пыль под ногами! — кричал хромой. — Солдатика или танк немецкий задавит, или комиссар в спину стрельнет за то, что тот погибать не хочет. Фронт — это верная погибель. И здесь погибель! Немец придет — нас жалеть не будет. Бежать надо!

— Да куда бежать? — слышались встревоженные голоса. — А квартира? А работа?

— Вот и будет тебе работа на Адольфа!

— Да уж лучше под Адольфом, чем с голоду сдохнуть или на фронте! — послышался из толпы звонкий мужской голос.

Ропот рос. Народ волновался.

— Тогда судьбинушку свою принять, — кивнул хромой. — Голову склонить. И ждать, когда Кремль с Берлином разберутся, кто из них важнее.

А люди стоят, уши развесили, внимают! Ну а что — война выводит психику людей из состояния равновесия. Страсти и чувства зашкаливают. Одни одержимы сладостно-мазохистским интересом к эпохальным событиям, других парализует ужас. Третьи бьются в слабоумном задоре — мол, одним махом семерых побивахом. Но у большинства на душе огромная тяжесть и осознание, что груз войны нести им — простому народу.

Эмоции на таких «митингах» вспыхивают легко, как сухой валежник. И я сам не исключение. Когда хромой начал талдычить о Кремле, для которого народ пушечное мясо, тут на меня нахлынула ярость. Это наша народная власть во главе с товарищем Сталиным у него просто Кремль?! А тогда в Кремле что сегодня коммунисты, что вчера цари — одно и то же? Вот же подлая морда!

— Это что же ты, прихвостень фашистский, сдаться нам предлагаешь? — выступил я вперед.

Хромой оглядел меня маленькими и злыми глазенками с ног до головы:

— Проходи, дядя, если неинтересно.

— Человек с фронта, — послышалось из толпы. — Раненый. Увечный навсегда.

— Ах, раненый! И призываешь под фашиста лечь? Тебя в голову ранили, а не в ногу, потрох сучий! — Страшная усталость, перемешанная с яростью, заварили в моей крови взрывной коктейль. И я шагнул вперед.

Хромой отпрянул и заорал:

— Вот, народ, наши начальнички-то! С портфелем! В галстуке!

Портфель у меня и правда был — обычно он набит тетрадями учеников, а сейчас разными документами. И одет я тоже аккуратно — в костюм и галстук. Школьный учитель всегда обязан являть собой образец опрятности и хорошего вкуса. Ну да, по виду чистый начальник.

— Чем больше народа русского в окопах танк германский гусеницами закопает, тем ему лучше! — не унимался хромой.

Тут черти меня толкнули — и ударил я его со всей дури. В последний момент чуть придержал удар, чтобы не прибить ненароком — рука у меня сильно тяжелая.

Хромой оказался верток и почти успел увернуться — вскользь ему прилетело. Но все равно хватило — отлетел шага на три и плюхнулся на мостовую. Головой трясет, пытается резкость в глазах вернуть.

И тут галдеж, крики:

— Убивают! Милиция!

Ну как обычно в таких случаях — ничего нового.

Шагнул я к поверженному противнику. Самообладание вернулось, и теперь я понимал, что негодяя нужно скрутить и сдать на руки ближайшему милиционеру или военному патрулю.