Этология стадных животных - [32]

Изрядно устав за день, мы оставили наши пастушеские заботы и, словно в театре, смотрели, как играют на закате солнца годовалые ягнята. Друг за дружкой, хороводом они носились вверх-вниз по склону. Вдруг возникала притворная драка. Малыши с налета сталкивались лбами, потом кто-нибудь вновь убегал, словно приглашая продолжить игру.

Мы вернулись в Акарчешме. С радостью сбросили с плеч оказавшиеся ненужными запасы продовольствия, лишнюю одежду. Валя, совсем не склонная прощать нам отступничество, объясняла:

— Мальчики, ну куда вам до древних охотников! Сытые, одетые, ну какая вам забота гонять баранов?

— Шкуры надеть на себя недолго, — защищался я. — Просто у них было много времени. Они одомашнивали тысячу лет.

— И наверное, знали, как это делать, — не унималась Валя. Такое замечание было обидным, но что делать, приходилось согласиться. — И жены голодные плакали, и дети.

— И силы были другие. Что могут сделать два с половиной энтузиаста? — добавил я.

-　Кого это ты считаешь за половину? Если меня, то ошибаешься. Я против домашних архаров. Пусть живут, как жили.

Наверное, это правильно. В наше время людей заботит, как сохранить диких животных. И навряд ли нужно их приручать. Другой вопрос, что, изучая «дикарей», повторяя путь от охотника до пастуха, мы надеемся найти новые приемы управления стадами.

Чабаны Алая

Как бы ни старался я разъяснить сугубую научность моих интересов, но приезд москвича из академии неминуемо вызывал у руководства совхозов настороженность, стремление показать мне только лучшее. Вскоре я перестал сопротивляться: лучшие чабаны всегда оказывались и наиболее опытными, а главное, любящими свое дело.

Я с улыбкой воспринял обещание директора совхоза «Чон Алай», что увижу лучшего чабана, «нашего советского миллионера». Вообще-то нигде чабаны не бедны, разводить скот всегда было делом выгодным, хотя и рискованным. И все же такая рекомендация меня заинтересовала.

Рано утром к гостинице подошла машина, погрузили мои баулы, поехали в горы. Километров двадцать ехали по Алайской долине, миновали небольшой поселок — центр одного из отделений совхоза, и дальше уже вдоль горной речки по дну ущелий углублялись в горы. Через десяток километров впереди вдруг посветлело, борта ущелья расступились, открылась большая, сверкавшая ослепительной снежной белизной поляна, а за ней просторная панорама гор. На три стороны от поляны разошлись горные долины, пологими ступенями зашагали выше и выше хребты вплоть до зубчатой пилы скал, далеко вверху окаймлявших урочище.

На поляне, через речку одна от другой расположились две зимовки, в каждой — кошара, загон для овец, домик для людей. Но одна из зимовок побогаче — и кошара новая, просторная, и домик побольше. Располагалась она у подножия крутого склона, где не так задувал ветер. Вокруг зимовок и в загонах снег дочерна утоптан овцами, торные широкие тропы ведут в горы.

Мы подъехали к зимовке, что получше. Вышел хозяин — невысокий, худощавый, молчаливый, с вислыми усами в углах рта. Меня сопровождал зоотехник, он и объяснил цель приезда, приказал сгрузить вещи.

Зоотехник торопился, довольно скоро я остался один. Хозяин что-то мастерил в кошаре. В доме еще была женщина и двое детей, но они, смущенные происходящим, держались тихо, больше во дворе. Пока что до меня никому не было дела.

Я огляделся. В этом доме мне предстояло прожить несколько месяцев. Дверь открывалась прямо во двор. По той стороне, где дверь, но в другом углу, — железная печь, постоянно топившаяся кизяком. Крупные куски его, принесенные про запас, лежали рядом с печью в деревянном ящике. По другой стороне комнаты уложены высокой стопой ковры, одеяла, подушки. Днем на полу лежали лишь войлочные кошмы.

Первый день тянулся для меня медленно, скучно. Я побродил по поляне, но далеко от дома не отлучался. Было важно с первых же часов наладить хорошие отношения с хозяином, а мне казалось, что ему не понравится, если я буду бесцеремонно всюду расхаживать, все рассматривать.

Часам к шести вечера хозяин стал рассыпать по кормушкам подкормку для овец: дробленое зерно вперемешку с сеном. Я принялся ему помогать. Работа шла молча, как чабан относится к моей помощи, было неясно. В кошаре за перегородкой для овец была ссыпана горкой подкормка. Я накладывал дробленку лопатой в мешок, взваливал его на плечи, нес до кормушек и рассыпал. Один раз чабан поправил меня:

— Не надо много, выбросят на землю.

Уже в сумерках пришла отара в сопровождении второго чабана. Хозяева старались придержать овец, помешать им всем скопом кинуться к кормушкам. В первых рядах были козы. Они долго не могли успокоиться, все перебегали от кормушки к кормушке, словно где-то еда была слаще. Постепенно волнение улеглось, все пристроились. Лишь самые непоседливые время от времени переходили к другой группе, с ходу втискивались, пробивались к кормушке. Одна коза забралась в кормушку с ногами и в результате совсем не могла есть: из-за опущенных в кормушку голов ей было не дотянуться до дробленки. Чабаны согнали козу вниз.

Я держался в стороне, не хотел мешать чабанам, еще не зная принятого ими порядка работы. Вспотев, разнося в мешках корм, я сильно мерз, но уйти в дом к женщинам и детям тоже было неудобно. Нудно и неопределенно тянулся вечер. Наконец-то отара вошла в кошару, а мы собрались вокруг клеенчатой скатерти с угощением для чая.