Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [24]

Доходила правда и иными путями. Однажды Володька показал мне на одного переводчика. Я и раньше обращал на него внимание. Чернявый парень, лет двадцати пяти, ходит неслышным шагом, говорит тихо и все оглядывается. Живет он вместе с полицаями, но заметно сторонится этой братии, среди которой полно всякого отребья.

— Он хочет с вами поговорить, — сообщил мне Володька.

Улучив момент, когда все стали укладываться спать, я незаметно выскользнул из комнаты. Длинный коридор освещала единственная лампочка, висевшая под самым потолком. Из полутьмы вынырнул человек и направился ко мне.

— Здравствуйте, товарищ майор, — тихо произнес переводчик. — Меня зовут Миша. Не удивляйтесь, что я к вам обращаюсь. Мне Володя посоветовал.

Я спросил, как он чувствует себя в незавидной роли переводчика, но Миша, в свою очередь, задал вопрос мне:

— А как вы думаете?

И начал свою исповедь:

— Я проклинаю себя за то, что приходится быть у немцев в услужении. Вы ж понимаете, будто я виноват. Когда я попал в плен под Севастополем, то был просто пленным. А в симферопольском лагере кто-то донес, что я знаю немецкий язык. И вот — пожалуйста…

Миша обещал регулярно информировать меня о внутреннем положении в лагере. Немецким языком владел он прилично, часто подслушивал разговоры офицеров, кое-какие сведения добывал от полицаев. Он долго не решался вступить с нами в контакт. Полицаи следили за переводчиками и в случае чего немедленно докладывали по команде. И вот, несмотря на опасность, все же решился.

— Я знаю, мне теперь все равно конец, — печально констатировал Миша. — Не сегодня-завтра они расстреляют меня. Они ведь догадываются, что я еврей…

— Кому это известно?

— Мейдер намекнул недавно. Раз эта гадина знает, то считай — всё.

— Держитесь стойко, — посоветовал я. — Не давайте себя запугать.

Напоследок Миша успел сообщить мне важную новость: немцы на днях собираются эвакуировать транспорт, прибывший из Крыма. Куда — неизвестно, но вероятнее всего в Польшу или Германию. После побега офицеров из бани начальство лагеря страхует себя.

Миша сказал правду. Вскоре посередине плаца был воздвигнут деревянный барак — формировочная. Нас вызывали туда по нескольку человек, осматривали, ощупывали, заглядывали в рот, пробовали бицепсы. Молодых и крепких — в одну сторону, пожилых — в другую, сильно истощенных — в третью. Заремба и Качурин попали в первую группу, я — в третью. Я сделал вид, что не понял и направился к Зарембе, но Мейдер грозно заорал:

— Пирогов, третья!

Зато Володьке удалось надуть лагерное начальство. Во время построения он улизнул из первой группы, которая отправлялась в тот же день.

— Я их обвел вокруг пальца, — радовался парень. — Сказал — живот очень заболел. Послали в лазарет, выпил какую-то дрянь, полежал на койке…

Другому едва бы удался такой трюк, но Володьке сошло. По распоряжению коменданта его приписали к нам, как отставшего от своего эшелона. Я чувствую, что Володька, как к отцу, тянется ко мне, ему смертельно не хочется расставаться. Гляжу на парнишку — и жаль, и смех разбирает. Выгоревшая старая фуражка натянута до ушей, шинель подпоясана веревкой, к ней привязан котелок. Но храбрости Володьке не надо занимать. И мне с ним все время легко и радостно.

Прощание с товарищами, с Качуриным, Зарембой и многими другими, с кем подолгу пришлось делить наш скупой хлеб-соль, было по-мужски немногословным. Крепко обняли друг друга, приговаривая:

— До встречи после победы. Нашей победы!

Вот уже и мы с Володькой в последний раз шагаем по лагерному плацу, в последний раз я смотрю на стену казармы, у которой были расстреляны пятеро беглецов, на баню, из которой совершила побег отважная «десятка», показавшая всем нам пример мужества и умелой конспирации.

Лают собаки, кричат солдаты-охранники:

— Schnell, schnell!..

Теперь я твердо знаю, прав Заремба, — война продолжается и вдали от боевых позиций, за колючей проволокой, в проклятом ненавистном плену.

Глава 9. Ченстохов

Товарный вагон битком набит человеческими телами. Смрад, духота, одолевают паразиты. В ногах у меня прикрытые шинелями три холодных, окоченевших трупа. Просим начальника эшелона убрать. Не разрешает, надо ждать конечной остановки, где всех нас — и живых и мертвых — предстоит сдавать по счету.

Люди лежат вповалку, переговариваются.

— Куда нас везут? — спрашивает кто-то, ни к кому не обращаясь.

— А ты что не знаешь? На невольничий рынок. Читал, небось, как в старину рабов продавали. Вот так и нас продадут…

Наступает долгое, тягостное молчание. И снова мы слышим знакомый голос:

— Но все же — где будем приземляться? Неужели в Германии, чтоб ее…

Услышав слово «приземляться», Володька приподнял голову и бросил в темноту:

— Эй, кто там? Летчик?

— Да, а ты?

— Тоже из пернатых.

Нового Володькиного приятеля зовут Иваном. По фамилии здесь никого не называют. Поинтересовавшись фамилией, можно вызвать подозрение товарищей.

Чувство боевого братства сближает. Забыв обо всем на свете, летчики вспоминают фронтовые дела, клянут ту минуту, когда попали в руки врагу.

А в зарешеченных окнах теплушки мелькают места ожесточенных боев, виднеются обгоревшие танки, врезавшиеся в землю самолеты. Где-то совсем рядом проходит граница. Здесь наши братья принимали на себя первые удары гитлеровской военной машины.