Это я, Дюк - [32]
Давай поиграем, Дюк, говорю я, давай во что-нибудь поиграем. Может быть, сыграем в фильм семидесятых годов про катастрофы, говорю я потом, потому что мне нравятся краски в фильмах семидесятых годов про катастрофы. Может быть, в фильм про катастрофу самолета, думаю я, один из нас командир корабля, а другой-второй пилот, а стюардессы — стюардессы, но потом я думаю, что это ни к чему, потому что потом мы оба, скорее всего, отравимся рыбой. Нет так нет. Жаль. Мне бы так понравились краски, говорю я. Тогда давай поиграем во что-нибудь другое, говорю я, но я не знаю, слышит ли меня Дюк, — может быть, он где-то в другом месте. Ну, тогда я поиграю один, говорю я, и представляю себе, что я Фред Астер. Я танцую с Джинджер Роджерс в красивых декорациях. Джинджер улыбается. Но я совсем не умею танцевать, по крайней мере так, как нужно. Мне жаль, Джинджер, говорю я ей; она разочарована. Наверное, я должен был, по крайней мере, спускаться по качающейся красной лестнице из шоу и при этом петь, но я ведь совсем не умею петь. Жаль. Тогда давай поиграем во что-нибудь другое, говорю я.
Счастливого Рождества, говорит Дюк и дарит мне стакан виски. Подарок на Рождество, говорит он. Хорошее виски, у Дюка всегда хорошее виски. Спасибо, говорю я. Счастливого Рождества. Я кручу телевизор, но по всем каналам показывают одну и ту же рождественскую муру. Давай чокнемся, говорит Дюк; да, говорю я и чокаюсь, за нас. Да, говорит Дюк. Ты был у родителей, спрашивает он. Да. Ну и как? Рождество как Рождество, говорю я. Тоскливо, говорит Дюк. На Рождество самый высокий уровень самоубийств; кстати, я надеюсь, ты здесь не по этому поводу; нет, говорю я. Я и сам не знаю, почему я здесь. Наверное, потому что мне скучно. Возможно. Я говорю, что с высокого моста в порту все время кто-нибудь бросается вниз, но самое смешное то, что все прыгатели с моста останавливают машины практически на одном и том же месте и проходят пешком одно и то же количество метров, чтобы потом прыгнуть практически в одном и том же месте. Я читал. Видимо, связано с психологией. Или это излучение Земли, говорит Дюк. Там следовало бы устроить парковку. Да, говорю я, это было бы практично. Всё для клиента. Дай мне сигарету. Дюк дает мне сигарету и наливает еще виски. За нас, говорит он; да, говорю я. Мы пьем и курим. Телевизор орет. Давай поиграем, говорит Дюк. Я соглашаюсь.
Это я, Дюк, говорит Дюк мне в трубку, я могу зайти, мне скучно. А от скуки бывает рак, это же всем известно. Мы обязательно должны что-нибудь поделать, во что-нибудь поиграть, пожалуйста. Ты настойчив, говорю я; да, говорит он; я говорю, о'кей. Дюк говорит, что он зайдет, и заходит. Давай что-нибудь делать, говорит он. Он сидит рядом со мной на полу перед моим музыкальным центром и курит мою сигарету. Мы слушаем музыку, какую-то. Он говорит, скажи мне, что мне делать, потому что я должен что-то делать. Я знаю, говорю я. Да, говорит Дюк. Я тоже, говорю я, но мне ничего не приходит в голову. Сначала куда-нибудь сходим, говорю я, потому что как раз сейчас это пришло мне в голову. О'кей, говорит Дюк и встает, я на все согласен. Поведешь ты. О'кей, следуйте за мной, это я говорю Дюку, а своему переговорному устройству, на котором держу руку, я говорю, что мы пойдем пройдемся. Дюк следует за мной, и мы выходим пройтись. И потом мы сначала идем куда-нибудь. Прикрывайте меня, говорю я; да, сэр, говорит Дюк.
Сэр, говорит мне Дюк, сэр, я теряю контроль над кораблем, в наружной обшивке пробоина. Да, говорю я, знаю. Я закуриваю сигарету, вторую даю Дюку. Последняя сигарета, спрашивает он; нет, говорю я. Я беру командование на себя, говорю я, и беру командование на себя. Прямое попадание сдвигает картину, исполнение мерзкое, думаю я; свет погас. Выводите нас отсюда, сэр, говорит Дюк. Да, говорю я и вывожу нас отсюда.
Вы говорите с автоответчиком, говорит Сабинин автоответчик; я не говорю ничего и отключаю автоответчик, положив трубку, прежде чем он отключится сам. Собственно, никакого дела у меня и не было.
Тогда давай во что-нибудь поиграем, Дюк, говорю я Дюку, это всегда полезно, это помогает и все такое. Наверное, говорит Дюк, я не знаю. Я не могу. Ты наверняка можешь, говорю я. Давай. Ты всё знаешь. Он ничего не говорит. Он болтается по моей кухне и вносит беспокойство, а может, дело вовсе и не в нем. Тогда давай куда-нибудь сходим, но я не знаю куда. Сходим куда-нибудь, Дюк. Да. Мы идем куда-нибудь. На улицах мрачно, зима, холодно. Пойдем на ярмарку, Дюк, я там давно не был. Да. Там и посветлее, и поярче. Много ярких огней и все такое. И люди. Здесь много людей, Дюк, говорю я. Я прав. Много людей, которые много чего едят, стоя около множества палаток. Люди съедают горы сахарной ваты и кучи сладкой выпечки, булочки с рыбой и пиво и всякую всячину на вертеле. При этом они болтаются от ларька к ларьку. Они болтаются по ярмарке по часовой стрелке. Давай болтаться против часовой стрелки, говорю я; что за ребячество, говорит Дюк; я говорю, в душе я все еще юн. Не юн, говорит он. Нет так нет, говорю я и смотрю, как едят люди. Я рад, что мне не нужно все это есть, говорю я Дюку. Да, говорит он, этой едой можно было бы накормить полдюжины малых стран Африки, хотя это бы им не помогло, потому что они все равно умирают от СПИДа. От СПИДа бывает рак, говорю я и тащу за собой Дюка — болтаться против часовой стрелки. Все так запутано. Огромные толпы непривлекательных людей двигаются нам навстречу. Некоторым навязали огромные мягкие игрушки, в основном их тащат на плечах, получается что-то вроде позорного воротника. Мягкие игрушки особенно яркие и широко улыбаются, что ни о чем не говорит, — люди тоже так делают, по крайней мере большинство. Но все такое яркое. Сразу же становится намного теплее. Яркие лавки на колесах выплевывают новые порции людей, чтобы и они могли пронзительно вопить. Пронзительно вопящие люди пронзительно вопят над нашими головами, и буквально отовсюду несется музыка. Двигаться вперед тяжело. И холодно. Давай выпьем глинтвейна или чего-нибудь в этом роде, говорю я Дюку. Когда я говорю, изо рта идет пар. Мы протискиваемся между людьми к ларьку с едой, где покупаем глинтвейн. Две порции. Руки сразу согреваются, и появляется привкус рождественского базара. Мы чокаемся, Дюк и я, и пьем просто так, ни за что. Я верчу стаканчик в руках. Надо бы завести перчатки, говорю я. В них трудно курить, говорит Дюк. Кстати. Я вытаскиваю сигареты. Глинтвейн ударяет в голову, от него расходится приятная теплота. Но это быстро проходит. Видимо, все дело в том, что сегодня я мало ел, но если посмотреть, что творится вокруг, то можно потерять аппетит навсегда. Рядом с нами у стойки едят люди. Похоже, они совсем изголодались.
Держать людей на расстоянии уже давно вошло у Уолласа в привычку. Нет, он не социофоб. Просто так безопасней. Он – первый за несколько десятков лет черный студент на факультете биохимии в Университете Среднего Запада. А еще он гей. Максимально не вписывается в местное общество, однако приспосабливаться умеет. Но разве Уолласу действительно хочется такой жизни? За одни летние выходные вся его тщательно упорядоченная действительность начинает постепенно рушиться, как домино. И стычки с коллегами, напряжение в коллективе друзей вдруг раскроют неожиданные привязанности, неприязнь, стремления, боль, страхи и воспоминания. Встречайте дебютный, частично автобиографичный и невероятный роман-становление Брендона Тейлора, вошедший в шорт-лист Букеровской премии 2020 года. В центре повествования темнокожий гей Уоллас, который получает ученую степень в Университете Среднего Запада.
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.