Это всегда была ты - [2]

Матерь божья!

Сквозь приоткрытую дверь мой взгляд падает на обнаженную мужскую задницу и пару женских рук, скользящих вверх по ней. В полном шоке я несколько секунд пялюсь на развернувшуюся передо мной картину. Мне кажется, что это, должно быть, сон. Ночной кошмар, который настигает тебя, если ты забыл написать эссе о визуальной культуре и думаешь о том, что профессор Грэм устроит тебе при наихудшем стечении обстоятельств. Во всяком случае, происходящее здесь – худшее, что я могу представить себе прямо сейчас. Я не могу обратиться к ним, не провалившись под землю от стыда, но если этого не сделать, ситуация тут же станет гораздо более неловкой для меня. Я делаю глубокий вдох и робко стучу костяшками пальцев по дверной раме.

– Извините, пожалуйста… – мое лицо вспыхивает, и мне нужно откашляться. – Мне очень жаль, но мне… действительно срочно нужно в туалет, а другой сейчас неисправен, поэтому не могли бы вы позже…

По двери прилетает пинок, и она захлопывается перед моим носом. В тот же момент снова загорается табличка с надписью «Занято», а со стороны сидений доносится писк, сигнализирующий о том, что нужно пристегнуть ремни безопасности.

Кто-то трогает меня за плечо, и я вздрагиваю, словно угодила на электрический забор. Мое сердце начинает биться чаще.

– Если вы хотите подождать, то вам придется пристегнуться здесь прямо сейчас, – объясняет мне стюардесса, откидывая от стены для меня специальное сиденье.

– Хорошо, спасибо.

С пунцовым лицом я присаживаюсь на узкое сиденье и пристегиваю ремень. Мне чертовски хочется провалиться сквозь землю. Я не могу поверить в то, что сейчас там происходит. В то время как я почти наделала в штаны, эти двое пролезли в туалет без очереди и теперь стремятся попасть в «Клуб на высоте в милю»[2]. Звуки из кабинки с плохой звукоизоляцией являются более чем очевидным доказательством этого.

Может быть, мне стоит записать эти звуки на телефон специально для Обри. В отличие от меня она, вероятно, сочла бы это довольно забавным. О боже, я могу только надеяться, что тому парню не требуется много времени. От этой мысли кровь к моему лицу приливает еще сильнее. Я бросаю взгляд на свои часы. Менее чем через полчаса самолет приземлится в аэропорту Манчестер-Бостон, и как только мы пойдем на снижение, вставать с места снова будет нельзя. Впрочем, мысль о том, что я дотерплю до тех пор, весьма сомнительна. Неужели ситуация может быть еще хуже?

Этот день просто ужасен. От аэропорта до острова около пятидесяти миль сквозь дремучий лес – в течение часа я буду дома. Когда я об этом думаю, мой желудок завязывается в тугой узел. Дом.

Сейчас я жалею, что не осталась в общежитии и не придумала какой-нибудь предлог, из-за которого не смогла бы приехать. Что-нибудь, что могло бы помешать мне когда-нибудь снова перешагнуть через порог этого дома на острове. Но в электронном письме речь шла о чем-то срочном, и Ричард Блейкли… Как ни крути, он все еще мой отчим.

Застонав, я сползаю на откидном сиденье и гипнотизирую стрелку на своих часах, чтобы потом снова взглянуть на дверь туалета. Кончиками пальцев я касаюсь коленей, проклиная себя за то, что надела эти обтягивающие джинсы, которые теперь пережимают мне низ живота. В туалете что-то гремит, как будто кто-то стучит в дверь изнутри. Боже мой, все это не может быть правдой! Если мне не повезет, они вот-вот проломят тонкую дверь и рухнут мне на колени. Я подавляю стон и сжимаю зубы.

Когда звуки наконец стихают, я рефлекторно фокусируюсь на стрелке своих часов только для того, чтобы сразу же после этого снова начать стыдливо краснеть. Семь минут. Дверь распахивается настежь, и из нее, пошатываясь, выходит девушка с длинными светлыми волосами и толстым слоем макияжа на лице. Из выреза ее блузки видна татуировка. Приглядевшись, я понимаю, что она значительно старше, чем показалась мне сначала. Я быстро опускаю взгляд, но ситуация, по-видимому, гораздо больше смущает меня, чем ее, потому что она спешит прочь, даже не поправив толком свою одежду. Дверь за ней закрывается – и остается закрытой.

Я понимаю, что эти двое не могли выйти из кабины одновременно ради маскировки, но… Что там до сих пор делает этот парень? Укладывает волосы? Иначе я не могу себе представить, какого черта это длится так долго. Я отстегиваю ремень и поднимаюсь. В тот же момент, когда моя рука хватается за дверную ручку, дверь открывается, и я пересекаюсь взглядом с парой слишком знакомых глаз янтарного цвета. При этом брови над ними удивленно ползут вверх.

– Черт побери, – произносит он.

Это именно то, о чем я сейчас подумала.

Его лицо мне так знакомо, как будто и не было последних четырех лет. Как будто только сегодня утром во время завтрака он сидел напротив меня за столом. Я знаю каждую деталь. Знаю, как появляется ямочка рядом с уголком его губ, когда он ухмыляется. Или как он выглядит, когда из-за злости его брови сдвигаются. Этот маленький шрам на его верхней губе, который придает его улыбке оттенок самодовольства, – я знаю, как он появился, и мысль об этом заставляет испытать меня мучительное чувство вины, которое я быстро подавляю. До сих пор в моей голове звучит его голос, когда он смеется или отпускает язвительный комментарий, и я точно помню каждый раз, когда этот голос издевался надо мной. Это то, о чем я предпочла бы давно забыть.