Это мой дом - [7]

Вся комната в полутьме, я едва различаю лица. Ребята сидят напротив Гали полукругом, в несколько рядов, тесно сдвинув стулья. За окном темень, снег, мороз, а у нас тепло и тихо, и с нами хорошая книга.

Ребята слушали чтение так, как обычно слушают ребята, свято веря: все, про что читают, истинная правда, все это было. Нет, даже не так: все происходит вот сейчас, в эту самую минуту. Умирает старик Дубровский… Лезет Архип в огонь спасать кошку… Мчится молодой Дубровский, чтобы освободить Машу… А Маша? Что же она ему отвечает?

– «Нет, – отвечала она. – Поздно, я обвенчана, я жена князя Верейского.

– Что вы говорите! – закричал с отчаянием Дубровский. – Нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться!

– Я согласилась, я дала клятву, – возразила она с твердостью, – князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас».

– Тьфу! – плюется Лира.

– Минутой бы раньше, – с досадой шепчет Витязь.

– Ума решилась! – восклицает Горошко.

Галя, хмурясь, приподнимает руку – она не любит, когда ее прерывают.

– «…Несколько дней после он собрал всех своих сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и им переменить образ жизни.

– Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.

После сей речи он оставил их, взяв с собой одного. Никто не знал, куда он девался…»

– Плохой конец, – неодобрительно говорит Ваня Горошко. – И зачем он их обзывает? «Мошенники», скажи пожалуйста! Сам же с ними разбойничал, а сам обзывает.

– Ну, это он так. С горя. Сгоряча, – вступается за Дубровского Король.

И всякий раз все они тянутся посмотреть – толстая ли книга? Много ли еще осталось? С сожалением вздыхают, когда дочитана и перевернута последняя страница. И терпеть не могут плохих концов. А концы все плохие: и в «Дубровском», и в «Муму»…

…Я любил эти вечерние часы, когда ребята уже вернулись из школы. Как когда-то в Березовой Поляне, и здесь, в Черешенках, каждый день приносил мне новое. Я узнавал о ребятах то, чего прежде не знал. И все-таки не оставляло меня странное чувство. Мне казалось, в Березовой все было иначе – ярче, значительней – и ребята и события. Там мне было трудно. А здесь? Тишь да гладь…

А может, я просто скучал о Березовой?

* * *

Однажды перед вечером, выйдя на крыльцо, я увидел возле сарая огромную груду поленьев; дверь завалена, к сараю не пройти. Что такое? Только сегодня после обеда мы с ребятами, кто постарше и покрепче, пилили и кололи дрова, а потом четвертому отряду было поручено сложить поленницу и убрать щепки. Неужели не выполнили?

Я зашел в комнату четвертого отряда, поискал глазами командира.

– Витязь, почему ваш отряд не выполнил задания?

– Как так не выполнил? – изумился Гриша. – Про что вы, Семен Афанасьевич?

– Вам поручено убрать дрова, а они лежат навалом.

– Что вы, Семен Афанасьевич! Кто вам сказал? Мы все сложили, все убрали, до последней щепочки, даже снег подмели, Василий Борисович видел!

В искренности Витязя не может быть никаких сомнений.

И вдруг из-за чьего-то плеча высовывается остренькое личико Любопытнова. Он чересчур мал ростом для своих одиннадцати лет, белобрысые волосы у него легкие как пух и встают дыбом при малейшем дуновении, а глаза в длинных ресницах, голубые и странной формы: полукругом, снизу срезанные – так рисуют дети восходящее солнце. И вот этот Любопытнов говорит пискливым, восторженным голосом:

– А я знаю! Это когда Колька на сарай лазил! Он полез по дровам на крышу, а они и посыпались.

Это не ябеда, Любопытнов говорит открыто, при самом Катаеве, – просто он в восторге, что может сообщить такую интересную новость.

– Он свалился, а потом опять полез! А потом соскочил! А потом опять! А они и посыпались! Меня по ноге стукнуло – во!

Любопытнов задирает штанину. На коленке у него изрядный синяк. Но и на синяк он не жалуется, он добавляет так же оживленно:

– А я посмотрел-посмотрел и ушел. Холодно было потому что!

Ребята кто почтительно, а кто с одобрением разглядывают синяк.

– Ого! С такой отметиной не потеряешься.

Ясно одно: до них еще не доходит, что их общий труд сведен на нет какой-то дурацкой выходкой. А Катаев сидит на подоконнике и пренебрежительно, боком поглядывает на Любопытнова.

– Ничего не понимаю! – говорю я. – Катаев! Ты лазил на крышу?

– Лазил, – отвечает он хладнокровно.

– И развалил поленницу?

– Развалил.

– Гордо отвечаешь, – сказал я. – Придется сложить дрова.

– А кто будет складывать? – с интересом спросил Катаев.

– Ты.

– Я? Вот еще! Больно надо! Дрова и так хороши, что в поленнице, что в куче.

– Что ж, ладно. Витязь, собирай отряд, одевайтесь и сложите дрова.

– Семен Афанасьевич, – робко возразил Крикун, – а как же, ведь сегодня в школе кино? Нам уже идти пора.

– Сегодня вам в кино не идти – будете убирать дрова.

В первую минуту Катаев отнесся к моим словам вполне равнодушно, просто не поверил им. Но когда ребята столпились у вешалки, разбирая шапки и натягивая пальто, он всполошился и соскочил с подоконника: